Император Валгаллы - Роман Буревой

— И что ты с ним сделал? — спросил зачем-то Тутмос.

— Пристрелил. Как полновластный правитель своего герцогства вершу лично суд и расправу.

— Сам пристрелил? — Спасенный сглотнул и покосился на охотничье ружье своего спасителя.

— Ну да, карабин с оптикой, выстрел в голову, прямо в лоб. Не люблю никого мучить.

2

В эту ночь они ночевали не в замке, а в палатке герцога. Сидели у костра, варили медвежье мясо, пили коньяк и болтали.

— Слушай, неужели не сварилось? А? — удивлялся Тутмос. Он проголодался, а медвежатина так аппетитно булькала в котелке.

— Сварилось, конечно. Но если не хочешь подцепить паразитов от этого зверя, мясо надо варить часа четыре. Учуял, как у него из пасти смердит?

Тутмос кивнул.

— Потому как лопает он всякую пакость, обожает тухлятину. Видел, какие у него кишки? Как арматура для сантехники. Он все что угодно переварить может. Рыбы наловит, сложит в кучу и ждет, пока она тухнуть начнет. Помнишь гору рыбы у реки?

— Я думал, это люди наловили.

— А медвежьи следы рядом?

— Так медведь на готовенькое приходил. Нет?

— Нет, конечно. Медведь сам отличный рыболов. Тебе повезло, что ты встретил медведя летом, а не по весне, когда он только-только из берлоги вылез. Он ведь во время спячки не гадит, в кишечнике у него здоровенная пробка, когда просыпается. Потому бегает по лесу, жрет, что ни попадя, только бы кишечник освободить. В эти дни он на любого встречного броситься может. А летом сытый зверь на человека нападает, если ему пути отхода перекрыты. Но все равно не советую бродить по лесам одному. Опасно. Можно запросто подвернуть ногу. Или сломать. Один пропадешь, — поучал новичка герцог.

— Я не один. У меня тысячи друзей. — Тутмос смотрел на огонь и улыбался.

— Почему ты не взял с собой хотя бы одного?

— Они здесь, рядом, скоро придут. Те, кто не может принять условия того, сладкого, приторного Вечного мира.

Герцог тронул стволом ружья полог палатки.

— Где они? Здесь? Что-то не вижу никого.

— Ты видишь тех, кто пришел в этот мир и остался. А я вижу тех, кто был и ушел. Они существуют.

— Ты несерьезен.

— Я всегда серьезен. Но каждое утро я принимаю таблетки от властолюбия. Они вызывают приступы несерьезности. Если я перестану их принимать, то мне захочется власти. Если получу власть, то стану диктатором. Буду обижать и мучить людей, а я не хочу никого мучить, точь-в-точь как ты. Я — игла, которая снует между мирами. Весной я прихожу в Дикий мир, осенью — возвращаюсь. Смысл жизни — в цикличности. Когда цикл нарушается, кончается жизнь.

Герцог наклонился, помешал палкой в костре. К черному небу устремились алые и желтые звездочки. И погасли.

— Что ты ищешь в здешнем мире, Рауль?

— Чистый воздух. Хотя бы раз в год человек имеет право на глоток чистого воздуха. Это совсем немного.

— Ты лжешь, — герцог улыбнулся. Отсветы огня играли па его лице. — Но мне нравится твоя ложь.

— Я не лгу, — заявил Тутмос. — Просто я вижу события до того, как они произойдут.

— Послушай, Рауль, мне нужен союзник на той стороне в одном опасном деле.

— Ты с кем-то собрался воевать?

— Именно. Со стражами врат. С мировым правительством. С человеческой тупостью и благодушием.

— У тебя много врагов, но это по мне! — радостно рассмеялся Тутмос.

1

— Три патрона за килограмм, — продолжал торговаться Раф.

— Четыре! — наконец уступил староста. Они спорили уже час. Или больше? Судя по тому, сколько выпили пива, — гораздо дольше.

— Три с половиной, — Раф оказался упорнее.

— Половина — это как? Пополам патрон пилить будем?

— А мы четное количество килограммов картошки возьмем.

Староста на минуту задумался. Пошевелил губами...

— Два с половиной? Не пойдет, слишком мало.

— А на чем вы картошку повезете? И чем расплатитесь? У вас патроны по карманам лежат? — поинтересовался дюжий парень с белой, будто присыпанной мукой кожей и белесыми ресницами.

«Кажется, его Вальдеком зовут», — вспомнил Каланжо.

Белобрысый, придя с улицы, не раздевшись, только скинув шапку и варежки, принялся есть картошку прямо со сковородки.

— Патроны в вездеходе, в багажнике, — отвечал Каланжо.

— Так уехал твой вездеход. Тю-тю. А на слово картофельники не верят.

— Погоди! Как это нету?! — всполошился Том. — Ты о каком вездеходе говоришь?

— О вашем. Вы на нем приехали. Тот, что для мортала серебром окован, — невнятно, с набитым ртом сообщил Вальдек. — Пива налейте, а то подавлюсь.

— Наш вездеход?! — Том уронил картофелину на пол. — «Молниеносный»? Но почему? Кто... кто позволил! — Том вскочил и бросился наружу.

— Вы его сами и украли! — сказал Димаш.

— Не гони волну! — огрызнулся Вальдек.

— Объяснить ты что-нибудь можешь толком? — спросил староста.

Каланжо схватил автомат и вскочил.

— Наш герцог на нем уехал. — Белобрысый наконец проглотил картофелину. — Я как раз из дома вышел, когда они мимо проезжали. Гляжу, ворота уже распахнуты, и герцог, не тормозя, на вездеходе чешет. Только за воротами уже чуть с деревом не поцеловался. Пошел сменщика в будочку спросить, куда они поехали в темноте-то, и почему ворота в такой час отперты, только гляжу: сменщик на полу сторожки валяется и дрыхнет. Я его будить, а он не просыпается.

— Он один уехал? — Каланжо вновь сел.

— С ним был наш Генрих. Из новичков.

— Кто такой Генрих? Ваш человек? — спросил Каланжо.

— Пришлый. В деревню три недели назад прибился. Пришел в форме «красных» и остался. Сказал, хочет в Диком мире навсегда поселиться.

— Ничего не понимаю! — признался Димаш. — Куда они поехали? Зачем? Виктор... То есть герцог... ну... наш... в общем... пошел навестить раненого. Генрих — это раненый?

— Нет. С чего вы взяли? — удивился староста.

— Да чего тут понимать! Догонять их надо! — воскликнул Димаш. — Тут дело нечисто!

— Давно они уехали? — Каланжо вновь поднялся.

— Уж полчаса как, — белобрысый отхлебнул пива.

— Почему сразу нам не сказал? Почему их не задержали в конце концов? — все больше горячился Каланжо. Равнодушие деревенских его не просто раздражало — бесило.

— А я знаю? Может, вы нарочно за этим парнем приехали? И потом — кто из наших посмеет герцога остановить? Герцог этот мир знает как никто другой. Он самовластный. Что хочет, то и делает. Ему никто не указ — ни деревня, ни мортал, ни Валгалла. Если едет — значит, надо ему. Герцог мне отчета не дает.