А. К. Глазунов - Алиса Сигизмундовна Курцман

А. К. Глазунов в мантии доктора Кембриджского университета

Известная русская пианистка А. Н. Есипова и А. К. Глазунов на даче в Озерках

М. Петипа

Надгробный памятник А. К. Глазунову в Париже

А. К. Глазунов с членами квартета его имени: И. А. Лукашевский, А. А. Печников, А. М. Рывкин, Д. Я. Могилевский.

А. К. Глазунов. Рисунок В. А. Серова

А. К. Глазунов в 20-е годы

ОЗЕРКИ. ЛЕТО

Приветствую тебя, пустынный уголок,

Приют спокойствия, трудов и вдохновенья...

А. Пушкин

В 1895 году Глазуновы купили дачу, расположенную недалеко от Петербурга по Финляндской железной дороге. Дача была двухэтажная, с большой красивой террасой. Она стояла в одном из небольших садов местечка Озерки, и с 1895 года композитор проводил в ней каждое лето.

В Озерках, среди почти полного уединения, Александру Константиновичу работалось особенно легко, и планы новых произведений возникали один за другим. Глазунов часто уходил в расположенный неподалеку Шуваловский парк, который манил к себе чисто русской задушевностью и лиризмом. Ему нравились зеленые рощи и кустарники, холмы и пригорки. Пленяла узенькая дорожка между высоких елей и папоротников. «Люблю здесь слушать тишину», — говорил он.

Так во время прогулок явились мелодии, из которых возникла затем седьмая симфония. Она была навеяна образами природы, и композитор назвал ее «Пасторальной». Как и в первой, и в четвертой симфониях, он опять обращался к любимой теме, находя для нее все новые и новые слова, новые краски.

Кое-что роднит эту симфонию с «Пасторальной» Бетховена: общая тональность — фа мажор, настроение и колорит первой части — изящной картины сельской природы и быта, но, конечно, природы и быта чисто русских. Здесь и светлые, высоко звенящие пастушьи напевы, и плавные весенние хороводы, и задорные наигрыши балалайки. Множество тем — коротеньких, беззаботных, пленительных, мечтательно-нежных — легко сменяют друг друга.

Распорядок дня в Озерках был всегда неизменным. Встав утром и обдумав план на предстоящий день, Александр Константинович часам к двенадцати садился за стол, чтобы записать уже готовое сочинение, которое он ясно слышал внутренним слухом. Если же какое-либо место не удавалось — подходил к роялю, прислушиваясь к сочетаниям звуков, или бродил по тропинкам любимого сада.

Постепенно увлекаясь, он не замечал, как летело время, и засиживался часов до двух-трех ночи. Иногда и во сне ему являлись мелодии сочинения, над которым он работал накануне, а порой целые части, не удавшиеся днем, вдруг «придумывались» во сне.

Так проходили будни. Воскресные дни отводились для отдыха.

Радушный и гостеприимный дом Глазуновых был притягательным местом для многих. Здесь подолгу жил и старенький учитель Александра Константиновича — Нарцис Нарцисович Еленковский, и лечивший его доктор Спенглер, и самый большой друг и учитель — Римский-Корсаков, и новая восходящая звезда — Федор Шаляпин.

С Шаляпиным Глазунов познакомился в доме Николая Андреевича в 1898 году, где Федор Иванович появился вскоре после того, как его нашел и «открыл» неугомонный и неутомимый Стасов (он услышал пение Шаляпина в новой опере Римского-Корсакова «Садко», поставленной гастролировавшей в Петербурге московской оперной труппой Мамонтова, и разгласил о новом великом таланте в восторженной статье «Радость безмерная»).

Неподалеку от Озерков, тоже по Финляндской железной дороге, в Старожиловке, много лет подряд снимали дачу Стасовы, а еще немного дальше, в Куоккала,— Ренин. Это было очень удобно, и друзья часто собирались вместе.

В одно из воскресений у Глазуновых гостил Шаляпин. Уже вечерело, когда он вдруг сказал:

— Знаете, Александр Константинович, я обещал Владимиру Васильевичу привезти вас сегодня.

Они сели в коляску, лошади тронулись и почти без всяких указаний возницы отправились по хорошо знакомой им дороге.

— И кто только не жил тут,— говорил Александр Константинович, указывая вокруг,— и Тургенев, и Белинский, и Некрасов, и, помнится, Репин. Николай Андреевич задумал здесь «Майскую ночь». Он тогда ухаживал за Надеждой Николаевной.

Глазунов и Шаляпин едут через Шуваловский парк во тьму леса. В небе тихо мерцают звезды.

— Какой порядок и связь от луча к лучу, — говорит Александр Константинович, глядя в небо.— Словно нити протянуты. А знаете, что мне часто напоминает картину звездного неба? — Хорошая партитура. В ней — такой же порядок и такая же ясная связь во всем.

Он на некоторое время умолкает, но вскоре продолжает снова:

— Взгляните, как сегодня рдеют звезды. Это меня волнует. Мне очень близко лермонтовское:

В небесах торжественно и чудно,

Спит земля в сиянье голубом.

— Люблю спокойную, мирную беседу звезд и мерный тихий свет. Тогда я думаю, что и я не песчинка в этой гармонии. А вот при буйном, зрелом блеске мне грустно.

Шаляпин вспоминает рассказ Стасова о том, как Александр Константинович занимается астрономией, как он наблюдает небо в большую подзорную трубу, которая установлена у него на даче, и о том, как всякий раз, когда его любимое созвездие Орион появляется на небе, старый слуга Глазунова, Михайла, докладывает: — Пожалуйте, Александр Константинович, Ларивон взошли-с.

По случаю приезда друзей дача Стасова была иллюминирована. В дверях калитки горели свечи и разноцветные фонарики. В саду собралась уже целая толпа. Впереди всех — сам хозяин дома. Он держал за руку маленького худенького мальчика, которого ласково называл Маршачком. Рядом — Репин. Он что-то говорил скульптору Гинцбургу. За ним — многочисленные домочадцы обширного стасовского семейства.

Когда коляска подъехала, все закричали «ура», захлопали в ладоши, а потом преподнесли им большой щит, на котором золотыми красками было написано:

«Здравствуйте, русские богатыри Федор Большой и Орел Константинович!»

Затем длинной шумной процессией со свечами в руках пошли в дом.

Все надеялись, что Шаляпин будет петь, но Федор, помычав и пощупав горло, вдруг заявил, что болен. Завтра — концерт, но, может быть, даже его придется отменить. Доктор прописал ему вот эти леденцы, он их сосет, но что-то не помогает.

Все заглянули в бонбоньерку с леденцами, попробовали их — при этом количество конфет уменьшилось почти наполовину — и разочарованно отошли.

Немного