Ученик якудзы - Дмитрий Силлов

Жека поморщился.

— Он тебе что, родственник? Это при советской власти неудобно было. А сейчас — в самый раз. Хорош перед всякими джепенами да америкосами приседать, надоело. Пусть они теперь перед нами приседают.

И решительно протянул руку к плечу японца…

«Джепен» открыл глаза и взглянул на Жеку.

Рука «Папы» остановилась в миллиметре от плеча японца. Жека замер. Виктору на мгновение показалось, будто его пальцы уперлись в невидимую стену из пуленепробиваемого стекла. Несколько секунд бритоголовый бандит и японец смотрели в глаза друг другу.

В салоне стало тихо. Вдруг как-то разом прекратился звон стаканов и пьяный гогот Жекиных друзей, и даже едва заметная вибрация корпуса летящего самолета вроде как сошла на нет.

Глаза «Папы» стали наливаться кровью. Вслед за глазами медленно стала окрашиваться в багровый цвет бычья шея. Под надписью «Папа» заметно набухла и запульсировала вена толщиной с карандаш.

— Hei, you, — тихо сказал Жека. — My friends speak, that you sat on other place. Understand?

— Why I should change the place?[12]— спросил японец. От того, как шевелились его губы, Виктору стало как-то не по себе. Он аж немного протрезвел.

Лицо японца было каменным, неживым. На этой неподвижной маске едва-едва шевелились два тонких бескровных червя, а из черного промежутка между ними тягучей лентой тащились непонятные слова. Мертвые, как и лицо существа, которое их произносило.

Видимо, Жеке тоже стало не по себе, но он не привык сдаваться. Вена на его шее запульсировала сильнее, пальцы левой руки стиснули подлокотник кресла так, что он еле слышно затрещал.

— Because so my friends want[13],— жестко сказал он, сверля взглядом белесые шарики в глазницах японца.

Виктор ожидал всего, чего угодно, но то, что произошло дальше, его порядком удивило. Даже больше того, что «Папа» абсолютно свободно треплется по-английски.

Японец сказал «о’кей», медленно встал и стал как-то неестественно, боком протискиваться между коленями Виктора и впереди стоящим креслом. По пути он покачнулся и наверняка упал бы, если б не ухватился за спинку кресла, при этом слегка мазнув пальцами по шее Жеки. Тот немедленно заорал:

— Hei, guy, do not touch me! I not yours the girlfriend![14]

И заржал:

— Слышь, Витюха, да самурай-то твой поддал изрядно! Когда это он успел?

Виктор пожал плечами.

— Ну, он в аэропорту немного того…

— Ничего себе «немного»! Да он на ногах не стоит!

Японец, пошатываясь и бормоча «Excuse me, excuse me…»[15]прошел между кресел и плюхнулся где-то впереди салона вне зоны видимости.

Тот из «пацанов», кого звали Генкой, шустро перебрался на освободившееся сиденье.

— Не, ну круто Жека в ихней фене волочет! — скороговоркой загундел он Виктору прямо в ухо. — Я те точно говорю — у него не кукушка, а Дом Советов. Не смотри, что она кучерявая, как утюг.

— Ты за метлой-то следи, — добродушно проревел Жека, разливая по стаканам то, что оставалось в бутылке, и, словно фокусник, другой рукой доставая откуда-то вторую, непочатую. — А то я тебе хаер повыдергаю, чтоб не трендел чего не надо. Будет череп белый и гладкий, как Фудзияма.

Краска медленно отливала от лица «Папы». Видимо, для снятия стресса его могучему телу требовалось нечто большее, чем стакан виски.

— Ну чо, пацаны, на спор?

Он зубами сорвал пробку с бутылки.

— Это ж вискарь, не портвейн, — кивнул на бутылку Генка. — Тебе не хватит на сегодня?

— На сотку грина мажем?

— А и д-давай! — высунулся из-за плеча Жеки Санёк. На его лице блуждало благостное выражение пьяного в доску русского человека. — Д-д-давай… на сотку… ик!

— Слышь, Санёк, — ласково сказал Генка. — Ты, по ходу, за два года у хозяина забыл, как этот динозавр ханку жрет? Мне Андрюха недавно рассказывал. Так я тебе напомню…

— А ты, братуха, по ходу, забыл, что в чужие базары лезть тоже не тема, — наставительно произнес Жека, сворачивая пробку с бутылки. — Ну чо, Санёк, мажем?

— М-мажем, — энергично махнул головой Санёк.

Видимо, движение оказалось для него непосильным. Он проехал щекой по плечу «Папы», стек в кресло и тут же заснул.

— Идёт! — сказал Жека, запрокинул голову и поднес ко рту бутылку.

«Пацаны» завороженно смотрели, как коричневая жидкость, булькая, вливается в глотку «Папы».

— Монстр… Не глотая. Как в унитаз вылил! — восхищенно прошептал Генка над ухом Виктора.

Жека отбросил в сторону пустую бутылку.

— Я те дам унитаз, — сказал он и шумно выдохнул, забрызгав слюной Виктора с Генкой. — Я те хаер-то…

И упал в кресло рядом с Саньком.

От падения столь значительной массы безвольное тело Санька качнулось в сторону отрубившегося «Папы». Благостная физиономия, чавкнув, умостилась на необъятном плече Жеки, а изо рта счастливо «откинувшегося» братка на плечо «Папы» стекла тонкая струйка прозрачной слюны.

— Все равно с Санька сотка, — глубокомысленно изрек Генка, утирая бледное от природы лицо тыльной стороной ладони. — И хрен он отбрешется завтра, что бухой был и ничего не помнил.

Где-то впереди слышался мощный храп Андрюхи.

Между креслами осторожно, бочком, опасаясь быть вновь ущипнутой за какую-нибудь из заманчивых выпуклостей, прокралась стюардесса.

— Кушать будете? — робко спросила она.

Генка прицелился было цапнуть стюардессу за ягодицу, но тянуться было лениво. Взвесив, что ценнее — щип или комфорт, — он выбрал второе.

— Спасибо, милая, мы уже накушамшись, — изрек Генка, гладя масляным взглядом стюардессину попу. — Ну и булки у тебя…

Выщипанные бровки приподнялись кверху.

— Вам булку принести?

— Да нет… благодарю, милая, уже. Хотя…

В замутненном алкогольными парами Генкином мозгу, похоже, родилась идея.

— А помоги-ка мне, дорогая моя, кресло назад откинуть, — сказал Генка тоном эзоповского лиса, провоцирующего ворону на крайне необдуманный шаг.

— А там кнопочка, — сказала умудренная жизнью стюардесса, показывая пальчиком на подлокотник кресла. — Нажмите.