Апрельское Затишье и Майская буря - Том Торк

сентябрю я заканчивал аспирантуру. Одним из условий успешного окончания обучения была практика в областной больнице, стоящей, казалось, у чёрта за пазухой — вокруг крайняя бедность и уныние, мне, человеку, прибывшему из столицы, глядеть на облупившуюся штукатурку аварийных зданий было крайне грустно. Это же ощущение, по всей видимости, распространялось и на жителей городка, построенного, но так и неразвитого за прошедшие сто пятьдесят лет. Их угрюмые худые лица, устающие после утомительного труда на заводах, натыканных здесь, казалось, через каждые десять километров, не способны были выражать счастье, радость новому дню. Даже кристально-зеркальное озеро, бывшее тут главной достопримечательностью, не могло поднять настроение людей.

Пожалуй, что их чувства травили воздух, которым я дышал, моё самочувствие портилось день ото дня, раздражительность росла как на дрожжах. Я проклинал судьбу и ненавидел наставников, направивших меня в эту, с позволения сказать, дыру. Даже, как мне тогда казалось, мой нерушимый добрый нрав дал трещину, отчего-то мне хотелось огрызаться пациентам, порою не здороваться с коллегами.

Всё изменилось, когда в эту, богом забытую, больницу приехала маленькая девочка Лиза, болевшая четвертой стадией рака. Всю жизнь она пробыла под капельницами под пристальным наблюдением сотни врачей. Но ни облучения, ни препараты так и не смогли её вылечить — день ото дня девочка угасала. Помню, собирая анамнез, я сказал матери Лизы:

— Навряд ли эта больница сможет дать вам должный уход…

Мария Фёдоровна, мать девочки, тут же поняла меня, словно зная, что я скажу:

— Видите ли, Алексей Михайлович, — она перешла на тихий шёпот, будто бы стыдилась ситуации, в которой волею судеб оказалась с дочкой, — у нас совсем не осталось денег на лечение, и никто больше не хочет пытаться лечить мою Лизочку…

Она недоговорила, я кивнул, даже толком не подняв головы, по голосу было слышно как ей тяжело говорить о своей бедности. В тот миг моё сердце дрогнуло, и потому, что сам был далеко не богат, и потому, что внезапно понял, что люди, живущие здесь и приходящие в эту разбитую больницу на отшибе мира, ни в чём невиновны. Вдруг я понял для себя, как был жесток с ними, когда огрызался, раздражался или проявлял равнодушие. Бывает, судьба вонзает нож в самое сердце, оставляя душу блуждать во тьме, и, чёрт подери, в ту секунду, глядя на бледность Лизы и её потухший взгляд, мне больше всего на свете захотелось стать для неё лучиком света. “Как бы не было тяжело мне, всегда найдётся человек, которому будет в разы тяжелее”, — пронеслось тогда у меня в голове.

Анализы девочки были удручающе плохи, по самым оптимистичным прогнозам ей оставалось всего каких-то месяца три-четыре. Она уже, борясь с исполинской слабостью, едва-едва ходила. Единственное, что у Лизы было не отнять — это стойкость духа, даже осознавая приближавшуюся кончину, в общении с другими она старалась как можно ярче светится. Детское, незапятнанное предательствами и жестокостью жизни, восприятие вкупе с наивностью делало её самым смелым мечтателем. Мне оставалось только удивляться, как далеко и на какие малые и великие свершения стремится душа Лизы.

— А вам когда-нибудь доводилось летать на самолёте? — спросила она как-то меня, сжимая научно-популярную брошюру о строении авиации.

— Да, например, сюда я приехал как раз на одном таком, — тыкнул пальцем я в один гражданский лайнер, в общем-то отдалённо напоминающий тот кукурузник, на котором меня в действительности сюда переправили.

— И как? Какого это? Страшно? — завалила Лиза меня вопросами, её глаза на секунду так и вспыхнули.

— Ничуть, самолёты будут даже безопасней поездов и машин.

— А они высоко поднимаются? — задумалась вдруг больная, быстро перелистывая брошюру в поисках интересующей её информации.

— Выше облаков.

Она на миг остановилась, посмотрев мне в глаза:

— Значит, самолёты летают среди звёзд?

— Нет-нет, — улыбнулся я, — среди звёзд летают космические ракеты. Они взмывают вверх, оставляя землю, и, разрезая облака и атмосферу, устремляются к далёким планетам и звёздам.

— Круто, — вымолвила на одном дыхании девочка, увлечённо слушая моё описание полёта космического шаттла, — это, наверное, невероятное чувство находится в сиянии тысяч звёзд, открывать что-то новое и неизвестное, летать к новым и новым планетам и звёздам в окружении верных друзей… а вы… были в космосе?

Я удивился этому вопросу, мне казалось, что она и сама знает на него ответ:

— Нет, в космос открыта дорога лишь космонавтам, куда уж обычному врачу до дел занебесных.

— И что же, неужели вы никогда-никогда не мечтали путешествовать среди звёзд? — не унималась Лиза.

Я призадумался, не зная, что на это ответить.

— А вот я мечтаю! — ударила легонько кулачком девочка, задрав носик, — путешествие среди звёзд — моя самая заветная мечта! Всем мечтам мечта! — она даже немного раскраснелась от этого, ответить я не успел, в эту же секунду зазвенел телефон — вызов по работе. Выходя, я извинился за свой преждевременный уход перед пациенткой, смотрящей на меня с выражением лица, исполненного гордостью; глаза же её вместе с тем отражали неподъёмную грусть, Лиза прекрасно понимала, что эта мечта навсегда останется недостижимой.

Тот и следующие вечера я провёл в задумчивости. Как же осуществить её мечту? Возможно ли это вообще? Понятно, что настоящий космический перелёт мною не рассматривался, не столько от того, что её никто не допустит, сколько то, что она не переживёт таких перегрузок. Как же быть? Душою я за короткий срок привязался к ней, и, как и говорил ранее, мне хотелось хотя бы ненадолго стать для Лизы лучиком света в кромешной тьме жизни.

Раздумья в мой выходной привели меня к озеру. Тут меня, наконец, осенило…

Дело, которое я задумал, предстояло быть очень трудным. Тем не менее, взяв отпуск, запланированный на поездку к родным в столицу, я принялся готовиться. Подкупить охранника-пьяницу, арендовать лодку и поговорить с главврачом было легко, трудным оказался разговор с Марией Фёдоровной, пропадавшей на работе, казалось, по пятнадцать-шестнадцать часов в день. Мама Лизы восприняла моё предприятие в штыки:

— Алексей Михайлович, — говорила она мне, — я ценю ваши старания, но не думаете ли вы, что такое только больше навредит? Вам лучше меня известно, как подорвано её здоровье, загрязнения заводов и так постепенно травят, если она заболеет, она…

Мария Фёдоровна недоговорила. Я не сдавался, упирая на то, что хотя бы одно своё день рождения девочка должна провести не в стенах больницы. И только после заверений главврача, проникшегося и очень довольным моим неравнодушием к больной (он считал, что в таком глухом месте проявление чувств — необходимость, чтобы оставаться в добром здравии), Мария Фёдоровна сдалась с тем