Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь - Рафаэль Сабатини

– А Генуя под сенью смерти впадает в разврат! Что ж, это весьма логично.

– Сейчас все перевернулось с ног на голову, господин. Люди изменились.

– И превратились в свиней, как я понимаю.

– Простите их, господин. Они потеряли разум от ужаса. Они пытаются потопить страх в пьянстве и дебоше. Помоги нам Бог! Тяжелые настали времена, когда мессир Дориа привел сюда французов, чтобы править нами. Сколько дураков послушалось и поддержало его! А потом они прокляли все на свете и мечтают вернуться к временам, когда отец вашего благородия был здесь дожем. Господь да упокой его душу! – Маркантонио прервал себя. – А теперь – эта ужасная чума, посланная нам за наши грехи! Но вы приказывайте, ваше благородие! Чего желаете?

Нынче вечером он хотел только есть и спать. Завтра он отдаст дальнейшие указания.

Требуемое было немедленно предоставлено. Окна открыли настежь, чтобы впустить свежий воздух, несмотря на предрассудок, что так можно подхватить чуму. Ужин ему подали с извинениями за качество. В лучшие времена хозяин всегда гордился своей кухней. Постелили ему в соседней комнате.

Ефимии, девушке, светившей им, было приказано остаться на случай, если господину что-либо потребуется. Это была молодая черноволосая толстушка. Влажный алый рот улыбался, взгляд черных с поволокой глаз был призывен. Она чрезвычайно усердно стремилась угодить. Налив ему воды для умывания, она добавила туда уксус и уверила, что это хорошее средство от заразы. Ему нужно быть осторожнее, и она ему поможет. Тут она положила тлеющий уголь на медное блюдо и стала окуривать комнату ароматным дымом каких-то трав. О себе она сообщила, что не боится инфекции, так как носит амулет, освященный на гробе Иоанна Крестителя в церкви Святого мученика Лоренцо. И ни за какие сокровища не расстанется с ним. Но за исключением амулета его благородие может получить все, что ему угодно, из принадлежащего ей, уверила она, и призывная улыбка и томный взгляд бархатных глаз не оставили у него никакого сомнения относительно ее веры в силу талисмана. Она была совершенно убеждена, что даже распутство не ослабит его действия.

Она ждала Просперо у стола. На ужин ему был подан вареный козленок. Девушка сказала, что это самая безопасная еда, которую только можно предложить его благородию, и повторила извинения Маркантонио. Козленок на всякий случай был сварен с уксусом. В конце трапезы она заставила Просперо выпить еще вина и, без разрешения налив себе, показала ему пример. Она знала, что вино терпкое и кислое, но это даже лучше: чума не возьмет.

Осмелев, служанка решила продолжить знакомство и сказала, что он ей нравится.

– Ты очень добра, – пробормотал Просперо.

Еда подействовала на его усталое тело как бальзам. Всю прошедшую ночь он бодрствовал, весь сегодняшний день провел в седле. К тому же душевные переживания. Сначала – придушенный Ломеллино, теперь вот – чума в Генуе. Все это вымотало его. Голова его свесилась на грудь, и голос девушки, болтавшей о том, как она будет к нему добра, постепенно слабел, пока не затих совсем.

Он проснулся и почувствовал, что его шею обвивает чья-то рука, а к щеке льнет женская щечка.

Одним движением он вскочил на ноги и отбросил девушку прочь скорее инстинктивно, чем обдуманно. Окончательно он проснулся, когда увидел ее белое лицо и алую линию губ. Затем, опомнившись, рассмеялся:

– Это чума виновата, наверное.

– Чума? – В вопросе слышалась надежда. – Вы думали, я больна?

– Да уж ты точно чумная, девочка моя. Тебе надо носить другой амулет.

Ее черные и недавно столь призывные глаза наполнились ненавистью. Она ушла, с презрением пожав плечами. Просперо повалился на кушетку и тут же погрузился в сон без сновидений, не прерываемый даже звуками кутежа внизу, окончившегося лишь с наступлением нового дня.

И вот благородный Просперо Адорно снова бежит, спасая свою жизнь.

Как он писал впоследствии, он очень остро переживал оскорбления, и именно ярость была чувством, толкнувшим его на побег. Он бежал не потому, что боялся умереть, а потому, что хотел жить. Очень тонкое различие.

Все произошло вечером следующего дня. И хотя он полностью осознавал тогда, чем это вызвано, однако только позднее понял, какую роль в его судьбе сыграл миг, когда он с пренебрежением отверг черноокую Ефимию, и как несколько презрительных слов определили ход всей его дальнейшей жизни.

Утро после прибытия в Геную он провел в бесполезном скитании от одного патрицианского дома к другому. Начал он с дома Спинолы, дружба с которым давала право обратиться к нему за помощью. Но дома оказались запертыми, не было никого, кроме сторожей. Все обитатели покинули свои жилища.

Чумной мор, теперь шедший на убыль, опустошил город; пустые улицы, редкие скользящие тени прохожих, заколоченные дома, на многих дверях красные кресты – знак того, что здесь больной. А однажды ему встретилась повозка, увешанная колокольчиками, звон которых возвещал о ее ужасном назначении.

И ему ничего не оставалось, как раскрыть свое инкогнито в банке Святого Георгия. В этом не имеющем себе равных заведении, почти единственном в своем роде в Европе, он нашел одного из управляющих, мессира Таддео дель Кампо, который оставался на своем посту, несмотря на чуму. Под долговую расписку Просперо получил пятьдесят дукатов – сумму вполне достаточную для утоления сиюминутных нужд и немедленного возвращения в Неаполь.

Пока они с мессиром дель Кампо были заняты делами, к «Мерканти» неожиданно подъехали три высоких всадника, по виду мошенники, в которых с первого взгляда была заметна военная выправка. Они потребовали провести их к Просперо. И не случайно: они напали на его след в Болонье, затем этот след привел их в Кьявари, и там в самой большой гостинице им сообщили о существовании почтовой связи с «Мерканти». Поэтому они и разыскали беглеца у «Мерканти».

Маркантонио не допускал и мысли, что синьор Просперо прибыл в город уже прошлой ночью, и только лишь впоследствии понял, с кем он имел дело. Всадники спешились, с хохотом заявили, что птичка попалась, и потребовали от хозяина тотчас отвести их к Просперо. Маркантонио попытался отделаться от них по-хорошему:

– Откуда мне знать, где он сейчас?

В ответ раздалась непристойная брань, так что, если у Маркантонио и были еще какие-то сомнения, теперь их не осталось.

– Хочешь сказать, что он снова сбежал?

– Именно так, – отвечал Маркантонио, и тогда Ефимия, неслышно подкравшись к нему, будто собираясь нашкодить, произнесла с сияющей улыбкой:

– Он вернется. Здесь его временное пристанище.

– Прячется здесь? Приезжает? Тем лучше.

Ухмылка исказила физиономию мошенницы, когда Маркантонио жестами показал, как он расправится с ней после.

– Может быть, вы войдете? В этом доме есть хорошее вино, – сказала Ефимия.