Нас украли. История преступлений - Людмила Петрушевская

В ней все кипело. Она выглядела как глубоко обманутый честный человек.

— И тебе, зачем это было все разыгрывать?

— Я ничего… Вы что. Как это я разыгрывала?

— Артистка. Родила на продажу, так?

— Нет. Это был ребенок у нас с мужем. Его родители его увезли на родину, они богатые.

— Спектакль. Есть женщины! Которые рожают на продажу. И одна уже села у меня. — Юрист похлопала белой рукой по столу. На пальцах было два кольца — обручальное и массивный перстень с рубином.

— Ну знаете ли! — гордо сказала Алина.

— Получила семь годочков.

Алина встала и потащилась вон из кабинета.

Елена Ксенофонтовна тем временем, придя на работу, повесила манто на плечики в шкаф, песцовую шапку водрузила на настольную лампу, села за свой стол, нажала кнопку и попросила секретаршу принести ей чаю с лимоном.

Затем набрала номер:

— Грант, дорогой, вот я уже и на работе! Пришла. Приползла еле-еле из больницы.

— А что сказали?

— Ну что. Завтра меня кладут на сохранение… Я была у врача… У акушерки. Она волнуется.

— Что такое?

— Нет, ничего особенного.

— Нет, почему так она волнуется? Что еще случилось? Говори, мне некогда.

— Она говорит: вы преступница! Да, так сказала.

— Что сказала? Почему преступница? Что ты сделала? Что опять начинается?

— Нет! Сказала, вы преступница, потому что ну как же можно так с собой обращаться! Вы не бережете себя и работаете до последнего дня!

— А зачем это было? Кто просил работать? Что, в доме хлеба нет?

— Я специалист. Я не могла бросить. Как целый отдел будет без меня, надо все запланировать.

— Что планировать, вы там статистикой занимаетесь. Сбор данных.

— Ты не знаешь нашей специфики!

— Да знаю. Какие вы цифры там даете. Черт ногу сломит. Каждый год сев начат раньше прошлогоднего.

— Такие данные дают, мы ими и оперируем. Послушай. Но дело не в этом. Рожать в моем возрасте…

— Моя бабушка в пятьдесят родила. А тебе сорок.

— Это твоя! Она в горах живет! Свежий воздух, питание!

— Да у нее пять коров до сих пор, сыр делает чанахи! Сыну уже шестьдесят! Ни черта не работает. На дудуке играет, понимаешь. На все свадьбы зовут. Некогда ему. Бездельник дядя.

— Это у нее коровы, пойми. Свежее молоко прямо от травы. А мы в других условиях, врач говорит, что мне надо подстраховаться.

— А что такое опять?

— Да нет, ничего страшного. Уже подходит срок. Да…

— Вызову маму. Целый Дилижан с ней здоровается, детей приводят показывают.

— Ну зачем.

— Мне кажется, надо. Я вызвал.

— Я говорю, ну зачем было тревожить твою маму. Она же старенькая.

— У нас в семье нет стареньких.

— Не надо пока, не звони ей.

— Она уже едет.

— Ой, нет, что ты, зачем ей приезжать, Грантик. Я что, не справлюсь? И моя мама наготове, уже подрубает распашонки. Хотя я сказала, что до родов нельзя. Дурная примета.

— Извини, звонят.

— Не беспокойся, не надо твою маму, уже целый полк нянек, ха-ха-ха!

Утром Алина сидела, ожидая, когда принесут детей, пила воду из стакана.

Остальные мамаши кормили, молча и сосредоточенно, вперив глаза в своих детей.

Нянька приволокла последнего.

Алина спросила:

— А мне?

Нянька подошла вплотную. От нее несло перегаром.

— Умер твой мальчик, — тихо сказала она. — Все.

— Как это? — дернулась Алина.

Стакан упал на пол, но не разбился.

— Мне же в шесть их приносили!.. В девять сказали, что делают им процедуры…

— Да. Я в девять заступила, его кроватка пустая. Сестры сказали, унесли его на низ.

— Ничего не понимаю, — затрясла головой Алина. — Был же живой-здоровый. Ничего не понимаю.

— А, — махнула рукой нянька. Она близко придвинулась к Алине, склонилась над ней. — У нас в роддоме еще и не то бывает. Заражен роддом-то. Стафилококком. Его бы по-настоящему сжечь надо и построить другой. Ты, девка, беги отсюда, пока инфекцию не подцепила на всю жизнь. Мне тебя жалко. Я сама без мужа родила. Теперь сыну в тюрьму посылки вожу, двадцать килограмм одна, к окошку стою в очереди. А мать дома парализованная. Да. А ты… Отмучилась ты. Свободна теперь.

Она, кряхтя, нагнулась, подняла стакан и машинально опустила его в карман.

— А сын этой… Серцовой Маши? Жив?

— Жив, слава Богу. Но его пока не дают носить на кормление.

И тут Алина затряслась, уткнувшись в подушку.

Нянька придвинулась:

— Тише! Как будто ты ничего не знаешь. А то мне попадет. Унесли твоего сына, все. Кроватка пустая. Только не кричи.

Алина повернула к ней залитое слезами, улыбающееся лицо:

— У меня все хорошо, слышишь? У меня все хорошо!

И она завыла в голос.

— Ладно-ладно, больная. Успокойся. Сейчас схожу, сестра укольчик поставит тебе. Смотри только не кричи, не пугай мамок. А завтра пойдешь с Богом домой.

Ушла нянька.

Молодые мамаши, вытаращившись, смотрели со своих кроватей на Алину, стараясь как-то заслонить своих младенцев от ее плача. Дети их мирно сосали.

Одна, по соседству, вдруг тоже заплакала.

Алина била себя кулаками по голове, сморщившись, и рыдала, сама не зная почему, победными слезами.

Она уже любила своего ребенка больше жизни.

А в кабинете у главврача сидели двое: солидный мужчина, по виду начальник, и молодой человек нездоровой наружности.

— Такое дело, — говорил старший, — мы знаем, что тут у вас одна девушка родила ребенка и хочет от него отказываться…

Главврач живо возразила:

— Вы опоздали. Ребенок у нее скончался.

— Скончался? Когда?

— Только что. Утром.

— Печально.

Помолчали.

— … но в целом это резко меняет ситуацию, — внезапно сказал старший, обращаясь к молодому. — Так… не могли бы вы с нею поговорить, чтобы она пришла сюда?