Нерон. Царство антихриста - Макс Галло

Все это были пустые мечты!

Нерон и Агриппина выросли на почве, пропитанной ядами, преступлениями, кровосмешением, интригами и продажностью, но пока эти ядовитые семена не дали всходов.

Народ приветствовал юного правителя, справедливого императора, великодушного Нерона, который повелел снизить налоги, раздать беднякам по четыреста сестерциев и специальным декретом улучшил материальное положение бедных сенаторов так, чтобы их существование стало достойным их высокого общественного положения и лежащей на них ответственности.

Сенека одобрительно отзывался о первых шагах Нерона на государственном поприще.

— Императора ведет Аполлон, — говорил он. — Люди видят, что ему покровительствуют боги. Египтяне — справедливые судьи. Я жил в этой стране пять лет. Известно ли тебе, Серений, как они называют Нерона? «Добрый гений земли обетованной». Сенаторы восхищены его чувством справедливости, незлопамятностью и добротой. Я видел его колебания перед смертным приговором, который ему дали на утверждение, и слышал, как он горестно произнес: «Как жаль, что я умею писать!» Мне пришлось напомнить ему о преступлениях, которые совершил осужденный, и настоять на том, чтобы он подписал приговор. А когда его благодарили за добрые дела, он отвечал сенаторам: «Подождите, пока я это действительно заслужу».

Я наблюдал за Сенекой. Мог ли мудрец стать слепой игрушкой собственного тщеславия? Ведь Нерон действовал так, как ему советовал философ. Но Сенека не видел — или не хотел видеть — того, что уже зрело под маской добродушия, которую до поры носил Нерон.

Я видел, как он по-детски забавлялся, разгоняя квадригу из слоновой кости. Обогнав какую-нибудь колесницу, он объявлял, что хотел бы состязаться, как простой гражданин, на песчаных дорожках. Разве он не был лучшим возничим? Прихлебатели выражали восхищение в расчете на будущую выгоду.

Он красовался в миртовом венке, как будто нанес поражение парфянам и покрыл себя славой подобно генералу Корбулону, разбившему неприятеля в Армении. Он созерцал, раздувшись от тщеславия, собственную статую, только что установленную в храме Марса Мстителя и превосходившую высотой изваяние божества!

По ночам он продолжал, закрыв лицо, бродить по улицам Рима в поисках добычи, которая должна будет или покориться, или погибнуть. Казалось, что высшая власть полностью убрала с его пути какие-либо препоны. Шепотом рассказывали, что он, облачившись в звериную шкуру, заставлял запирать себя в клетку. А когда выходил оттуда, бросался на девушек и юношей, привязанных нагими к столбам, облизывал и кусал их и, удовлетворив таким извращенным образом свою похоть, уединялся с кем-нибудь из вольноотпущенников.

Может ли человек, столь рабски подвластный своим порокам, быть воплощенной справедливостью, мудростью, милосердием?

Когда я передал Сенеке эти слухи, он их не опроверг.

— Каждый человек, Серений, имеет два лица. Императоры и боги похожи на простых смертных: они великодушны и жестоки одновременно. Только эти два лица не должны смешиваться. Ночная жизнь императора не должна омрачать жизнь дневную. А это уж моя забота, моя и Бурра.

Тем не менее Сенека озаботился тем, чтобы в самые важные магистратуры были назначены люди, которым он доверял. Я знаю, например, что его старший брат Галлион приехал в Рим и стал консулом.

Но разве возможно было противостоять могуществу императора и его матери? Кто мог удержать их руку, занесенную для удара?

Первыми жертвами стали Нарцисс и Нел. Одного отравила Агриппина, у другого была возможность выбора, и он объявил, что вскроет себе вены. Когда преторианцы ворвались в его дом, он побежал от них, но когда попытался перерезать себе горло, его рука дрогнула. Нел упал на колени, зарыдал, как раб, которым был когда-то, и стал умолять центуриона, уже занесшего над ним меч. Он обещал раскрыть императору и Агриппине все подробности заговора Нарцисса, который в те несколько недель, что предшествовали смерти Клавдия, пытался сорвать планы Агриппины и возвести Британика на римский трон.

Центурион остался глух к мольбам несчастного и отрубил ему голову — Агриппина приказала ему «покончить с Нелом, что бы тот ни говорил и ни делал», и принести его голову. Она поставила ее рядом с головой Нарцисса.

И это политика милосердия?

— Это все Агриппина, — прошептал Сенека, когда я спросил, не свидетельствуют ли эти преступления, эта ненависть, эта злобная мстительность о еще более жестоком нраве, чем нрав Калигулы или Клавдия.

Разве он не знал, что Нерон выбрал в качестве пароля для преторианцев слова «лучшая из цариц», а каждый раз за обедом требовал себе грибов и, медленно пережевывая, заявлял: «Это божественное блюдо»?

— Сын и мать, — отвечал учитель, — одна кровь. Но для того чтобы пытаться его окончательно подмять, уже слишком поздно.

16

Я полагал, что Сенека ошибается. Если Агриппина вонзила когти в шею своего львенка, как он мог вырваться из этих смертельных объятий?

Мать приближалась к нему, увешанная драгоценностями, напудренная, накрашенная, как любовница. Она протягивала к нему руки. Ее ногти, черный лак на которых сверкал, как и бриллианты на руках, касались лица сына. Туника волновалась вокруг нагого тела. Сквозь тонкую ткань откровенно просвечивали бедра и грудь. Она пригласила Нерона подняться вместе к ней на носилки. Агриппина опустила кожаный занавес. Казалось, что она соединялась со своим сыном в кровосмесительном объятии.

И когда, уже перед императорским дворцом, Агриппина, а за нею Нерон спускались с носилок, его тога и ее туника были в беспорядке, а щеки юноши рдели — от стыда или от удовольствия. А может, именно попрание запретов и было — как для сына, так и для матери — сладчайшим наслаждением?

Агриппина входила в залы дворца, окидывая собравшихся подозрительным взглядом. Она остановилась перед Сенекой и Бурром. Она была непобедимой Августой, матерью и любовницей императора. Неужели какой-то советник осмелится оспаривать ее место, попытается вырвать у нее добычу — сына, которого она хотела сделать и сделала императором, чтобы править из-за его спины, потому что женщины не допускались к власти?

Однажды я увидел, как она вышла на подиум, где сидел Нерон, ожидая послов Армении, приехавших благодарить Рим за помощь, которую легионы генерала Корбулона оказали их стране в борьбе с Парфянским царством.

Агриппина проигнорировала специально отведенное ей место — внизу, слева от подиума. Она должна сидеть пусть чуть ниже, но рядом с императором. Там она сиживала в бытность женой Клавдия, постылого и обременительного мужа. Сегодня она хотела большего: сидеть рядом с Нероном на возвышении, показывая, что она — воплощение власти, а не просто ровня императору. С каждым ее шагом тишина в зале становилась все глубже. Все взгляды были прикованы к ней. Она собиралась заявить о своем превосходстве.

Сенека и Бурр подошли к Нерону и что-то ему сказали. Император резко поднялся и сошел с помоста, раскрыв руки, как бы желая встретить свою мать. Она удивленно остановилась, поняв, что, приветствуя ее, принимая в свои объятия, Нерон тем самым не дает ей подняться на подиум. Он стряхнул тяжелую лапу, сдавившую ему горло, отодвинул мать, которая хотела власти для себя самой. Если бы это было в ее силах, Агриппина испепелила бы Бурра и Сенеку взглядом. Однако она оперлась на предложенную ей Нероном руку и медленно вышла из зала.