Из тупика - Валентин Пикуль

— Это верно. Но от Ваньки Кладова можно ожидать даже большего, нежели от большевиков. Фантазия этого негодяя просто неисчерпаема… Вот он здесь пишет черным по белому, что в Тамбове, при насильно собранном митинге, был торжественно открыт большевиками памятник Иуде Искариоту. Ну разве можно верить в это?

— Все может быть… — ответил Букингэм. — Мы в Англии охотно верим этому…

Ермолаев вызвал Сыромятева на прямой провод. Полковник долго выслушивал генерал-губернатора Мурмана. Ответил ему так:

— Возглавлять карательную экспедицию на Колицкий район я не стану…

В трубке телефона перекатывался говорок Ермолаева:

— Но почему же, полковник? Вы… больны?

— Мне просто не хочется… Вас устроит такое объяснение?

— Полковник, я вам приказываю!

— Этого приказа я не могу исполнить. Ибо выполнение его грозит снова обернуться казнями. А мне это уже надоело. Я здоровый человек, и мне противно совать людей в петли!

— Я не ожидал от вас, полковник, подобных упадочнических настроений. Вы мне всегда казались человеком честным…

— В этом вы абсолютно правы, господин губернатор. Я офицер честной русской армии, — и отказываюсь вешать русских людей.

— Ну, хорошо, — ответил Ермолаев, — я переключаю провод на генерала Мейнарда. Кто из англичан сейчас рядом с вами?

— Рядом со мною находится полковник Букингэм.

— Передайте ему, пожалуйста, аппарат. С ним будет говорить командующий союзными войсками на Мурмане — генерал Мейнард…

Сыромятев протянул трубку англичанину:

— Букингэм, ваша очередь… вешать!

Аркадий Константинович Небольсин дошагал до сортировочной. На путях стоял под парами паровоз, и машинист его поджидал.

— Достал, Песошников? — спросил Небольсин, замирая сердцем.

— Один, — ответил машинист, с оглядкой по сторонам передав в руку инженера бумажку, сложенную, как пакетик для лекарства.

Аркадий Константинович вернулся к себе в вагон.

— Виктор, я достал… какое это счастье! Смотри — вот он… Брат с недоверием развернул бумажку с типографским текстом.

ПРОПУСК

на право вхождения

в Советскую Рабоче-Крестьянскую Россию.

Действителен на одно лицо и на целую воинскую часть до дивизии включительно.

— Это для меня, — сказал полковник. — А вот… вот и моя дивизия! — И он показал на притихшую Соню. — Как быть с нею?

— Мне пропуска не надобно, — ответила девушка. — А тебе, мой дорогой, этот пропуск сохранит жизнь.

— Вы так думаете? — хмуро спросил брат и замолк.

Между братьями за эти дни не установилось добрых отношений, как раньше. Они были кровно рады встрече, однако нечто незримое, но явственно ощутимое расцепляло их братние пожатья. За тонкой стенкой вагона звучали ласковые слова брата, которые он щедро раздаривал по ночам женщине, спасенной им от ужасной смерти. И она отвечала ему в ночной тишине — тоже словами ласки. Но наступало холодное утро, и опять начинались мучительные разговоры… «Куда? Куда идти русскому человеку? Где сейчас место русского офицера?»

Пропуск на право появления в пределах советской России, для него новой и непонятной, Виктор взял, но потом признался:

— Аркадий! Пойми: я проделал такой страшный путь не для того, чтобы оказаться в стане большевиков. Я приехал, напротив, чтобы драться с ними… Нещадно! Кроваво!

Небольсин-младший ответил ему на это:

— Как тебе не стыдно? Сукин ты сын… Я же все слышу: ты принимаешь ласки от молодой женщины и… Нещадно, говоришь? Кроваво, говоришь? Так начинай тогда с нее — с этой женщины! Она же мыслит не так, как ты…

Удар пощечины оглушил Аркадия Константиновича.

Страшная обида резанула по сердцу. Но слез не было. Он только сидел на стуле и качался, качался, качался.

— За что ты меня ударил? За что ты меня ударил? За что ты меня ударил? — Прости! — кратко.

— Уж не за то ли, что я так ждал тебя все эти годы?

— Прости! — опять кратко.

— Как ты мог меня ударить?!

Виктор Константинович резко остановился, взял брата за голову и сочно поцеловал в лоб.

— Прости! — повторил снова. — Ты непонятен для меня. А я, наверное, для тебя… Я иногда думаю: неужели это ты? Где ты?..

— Да, я — это я, и я здесь, — ответил ему младший брат. — Ты говоришь мне, что проделал страшный путь, который привел тебя (и я верю — привел искренне!) в стан белых. Но ты еще ни разу не спросил меня о моем пути. Поверь, этот путь тоже не был устлан шелками. И мне никто не кидал здесь цветов под ноги. Но этот путь — мой путь! — привел меня (и верь — привел искренне!) как раз в другой лагерь — в лагерь большевиков…

— И ты — большевик?

— Нет. У большевиков два градуса партийности. Есть члены партии и есть сочувствующие советской политике. Так вот, я — сочувствующий. У меня нет на руках даже бумажки, подтверждающей это. Знаю только, что в Петрозаводске я внесен в список сочувствующих партии Ленина… И это мое право, брат, выбирать пути!

— Все это очень странно, — вздохнул полковник, снова разглядывая пропуск. — Откуда у тебя это?

— Привезли с линии. В Мурманске такой пропуск достать очень трудно. Но там, южнее и ближе к фронту, такие пропуска висят на деревьях и белки заворачивают в них орехи на зиму.

— Я вижу — ты меня простил и уже шутишь, Аркашка! А мне вот не до шуток: вот уж никогда не думал, что я, русский офицер, и вдруг стану подлым дезертиром…

Из соседнего купе пришла Соня, потерла розовые ладошки.

— Можно? — спросила. — Я вам не помешаю?

— Растолкуйте, Соня, этому олуху. А я устал.

— Я не олух! — вспыхнул Небольсин-старший. — Я четко воспринимаю взаимосвязь всех событий…

Соня коснулась ладошкой его головы, пригладила волосы, и был на голове полковника пробор — тонкий и четкий, как у английского клерка, очень внимательного к своей службе.

— Уступить жестокой правде, уступить обстоятельствам, — сказала Соня тихо, словно произносила слова любви (ночные слова), — это ведь качество сильного человека. Слабый человек, — внушала она полковнику, — способен только отступить, но он никогда не может уступить. Дорогой Виктор, я ведь знаю вас за сильного человека… Вы это доказали! И не раз! Вы же очень и очень сильный человек.

— Псих! — сказал младший брат раздраженно. — И дубина! Это просто нервная дубина. Вы его, Сонечка, не очень-то замасливайте ласковыми словами!

В тамбуре, улучив минуту, Соня спросила инженера, когда же они смогут покинуть Мурманск. Небольсин ответил, что выезд из Мурманска очень сложен: надо быть терпеливой.