Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3 - Бруно Бауэр

внимание на другое искажение оригинала: в Марке сказано: из сердца человеческого исходят «злые помыслы», прелюбодеяние, блуд, убийство и т. д.; помыслы, таким образом, приписаны как общее и принцип конкретного, которое будет перечислено впоследствии; Матфей же опустил артикль и присоединил помыслы к конкретному, как будто они также являются только конкретным.

То, что Иисус говорит — если мы теперь рассмотрим саму речь — против фарисеев, не может быть понято неправильно, поскольку диалектика фарисейского сознания проводится очень просто и ясно. Но что касается второго раздела, изречения о чистоте, то здесь сошлись несколько интересов, которые отвлекли объяснителей от правильного его понимания. Мы поступим несправедливо, если обвиним Матфея в том, что богословы очень часто неправильно истолковывают это изречение, ведь если бы он также меньше ограничивал полемику Иисуса и не упоминал о еде немытыми руками после того, как Иисус перешел к гораздо более обширной диалектике, отшельники все равно сбились бы с пути. Абстрактный апологет шокирован, когда слышит, как Иисус одним словом выбрасывает за борт положительную диету; критический апологет, напротив, хочет видеть в Писании единство и согласованность, и когда он теперь вспоминает, что в первой общине шел оживленный спор о Моисеевых пищевых чтениях, он не должен признать, что Иисус уже давно решил этот вопрос.

Даже «вопрос», «заявляет ли Иисус в то же время против соусов в Моисеевой пище», де Ветте называет «неприличным», поскольку контекст речи к этому не ведет и, кроме того, из Мф. 15, 20 ясно, что Иисус имеет в виду только еду немытыми руками, когда говорит в ст. 11, что то, что входит в уста, не оскверняет. Но какой смысл ссылаться здесь на «контекст», когда изречение о том, что действительно оскверняет, следует за ярко выраженным Авессаломом, когда Иисус, прежде чем произнести его, созывает народ, оставляет фарисеев на месте, а после, когда объясняет изречение, ни словом не упоминает книжников и их традицию? Значит, в изречении есть что-то новое, поэтому Марк и сделал пропуск, изречение имеет общий интерес, поэтому народ должен его услышать, даже если ему не дали его понять из-за ограниченности и мелочного прагматизма евангельского взгляда, оно касается вообще чтения ветхозаветной пищи, поэтому о фарисеях и их традиции уже не вспоминают.

А что касается еды немытыми руками, то Матфей в самом начале пишет: «Не то, что входит в уста, оскверняет человека», но не говоря уже о том, что даже в таком виде это изречение носит весьма общий характер и касается того, что вообще входит в уста: разве сам Матфей не пишет потом: «Все, что входит в уста, входит в чрево?». Не выдает ли он общий смысл того, о чем говорит? Не говорит ли он только о той пище, которую омытая рука подносит ко рту, а не обо всей пище, которая попадает в живот? Каких только мук не нужно, чтобы отрицать этот общий интерес! «Ничто, ничто из того, что входит в человека извне, не может осквернить его.

«Но то, что исходит изнутри, из сердца, оскверняет его», поэтому ошибочно и утверждение Фрицше, что Иисус не хочет отрицать, что пища оскверняет человека, а лишь говорит, что злые мысли оскверняют его гораздо больше. Напротив, возможность осквернения через пищу отрицается начисто, а оскверняющим называется то, что исходит только изнутри.

Но какой труд ждет нас, когда теперь придет чистый апологет и смажет диалектику высказывания своим густым настоем, захочет усыпить громовое движение отрицания и притупить тупыми мыслями острые края и режущие грани. Но не будем называть борьбу с этим несчастным трудом, требуется лишь терпение! Пока достаточно нескольких замечаний.

«В Мф. 15, 11, говорит Ольсхаузен, апостолам, должно быть, казалось трудным, что заявление Христа о том, что входящее в уста не оскверняет, противоречило для них Ветхому Завету, учившему о различии между чистой и нечистой пищей. Поскольку Христос признавал божественность Ветхого Завета, то и в благословениях на пищу он должен был видеть нечто значительное — но также и нечто положительно действующее на веки вечные? нечто значительное. Если же они были чем-то совершенно пустым и произвольным, то не намеревается ли Искупитель в своем объяснении этих слов считать их положительными определениями, о которых знает только Дар? И разве ученики обиделись на диалектику этого изречения, потому что оно показалось им антиномичным? Не спросили ли они только о смысле, которого не поняли? Не сказали ли они: Иисус, согласно другим своим взглядам на «божественность ВЗ», тоже должен видеть в этих заповедях нечто существенное? Говорит ли Иисус так, как будто хочет апологетически распространяться и что-то шептать ученикам о «значимости» чтения Моисеевой диеты для их назидания? Он вовсе не говорит этого. Он лишь подчеркивает противопоставление внешнего и внутреннего и замечает, что пища, как нечто внешнее, никогда не может коснуться и осквернить внутреннее; что ж, тогда Он ниспроверг закон! Но что внешнее не может осквернить внешнее и что поэтому одно и то же, что человек ест, здесь не сказано».

Ужасная глупость! Потеряем рассудок и подумаем, как Иисус мог еще утверждать, что внешний вид оскверняет; будем думать о Нем как о человеке, который дает инструкции для кухни, или как о человеке, для которого человек — это все равно что одежда? Ведь об одежде, например, мы можем только догадываться, что она может быть осквернена внешним видом. Мы покончим с этой глупостью, с этим безумием, с этими богохульствами апологетики, если вспомним, что в основе Закона и его представлений о чистоте до сих пор лежит предпосылка естественной религии о том, что естественное может влиять на дух и осквернять его. Свобода от природы стала определенностью для воображающего духа только в христианской общине, и эта определенность, ради которой Павлу еще пришлось поставить Петра на место, представлена в данном отрывке, обоснована и гарантирована для сознания общины таким образом, что впервые предстает перед учениками в изречении Иисуса по случаю их борьбы с заповедями чистоты фарисеев.

Но изречение, которое Матфей не смог даже правильно скопировать из письма Марка, чей ударный смысл он притупил, чью общность он ограничил при копировании, такое изречение богослов считает только своей конструкцией! не могло прийти к Марку из традиции или памяти очевидца. Но что нужно было первоначальному евангелисту для разработки этого отрывка, кроме уверенности в его свободе от естественных детерминаций, которую община уже завоевала в первых внутренних схватках, и убежденности в том, что принципы самосознания общины уже были озвучены и освящены ее Господом? Подобное высказывание не может научить нас