Дурная кровь - Роберт Гэлбрейт

– Неужели он не выходил с тобой на связь, даже когда умерла твоя мама? – тихо спросила Робин.

– Нет, – ответил Страйк, – а если и выходил, я об этом не узнал. Зато когда мне оторвало ногу, он прислал записочку. Могу поспорить, он чуть в штаны не наложил, услышав, что я подорвался. Видимо, здорово пересрал, зная, какую бучу может поднять пресса. Когда я выписался из «Селли-Оук», он еще раз попытался всучить мне деньги. Пронюхал, что я пытаюсь открыть агентство. Узнал об этом от своих отпрысков, которые водили знакомство с друзьями Шарлотты.

При упоминании Шарлотты у Робин екнуло под ложечкой. Страйк очень редко признавал ее существование.

– Сперва я отказался. Не хотел быть ему обязанным, но других желающих дать в долг одноногому отставному военному такую сумму, которой хватило бы для учреждения агентства, не нашлось. Мы договорились с его адвокатом, с этим паразитом, что я возьму ровно столько, сколько потребуется для основания агентства, и верну частями. Именно это я и сделал.

– Выходит, эти деньги принадлежали тебе? – уточнила Робин, которая вспомнила, как на первых порах ее работы в агентстве Гиллеспи раз в несколько недель требовал от Страйка очередного платежа.

– Да, но я не хотел мараться. Злился даже из-за того, что был вынужден взять какую-то часть взаймы.

– Гиллеспи вел себя так, будто…

– Вокруг богатых и знаменитых всегда трутся люди типа Гиллеспи, – сказал Страйк. – Он вложил все свое эго в то, чтобы стать смотрящим при моем отце. Ублюдок, он ведь был почти влюблен в моего отца или в его славу, не знаю, но я без обиняков высказал ему по телефону все, что думаю о Рокби, и Гиллеспи не смог этого простить. Я настоял на заключении между нами соглашения о займе, и Гиллеспи в отместку за сказанное мною о них двоих заставлял меня неукоснительно придерживаться всех пунктов.

Страйк оттолкнулся, встал с дивана, который при этом произвел обычные звуки, напоминавшие взрывное выделение пищеварительных газов, и положил себе карри. Когда тарелки у обоих были полны, он принес два стакана воды. От его виски осталось примерно две трети.

– Корморан… – сказала Робин, когда он опять сел на диван и принялся за еду. – Надеюсь, ты понимаешь, что я никогда не буду распускать слухи о твоем отце? Не буду говорить о нем и с тобой, если ты не захочешь, но… мы как-никак деловые партнеры. Ты мог бы мне сказать, что отец тебе докучает, и таким образом выпустить пар, а не бросаться на свидетеля.

Страйк прожевал кусок пряной курицы джалфрези, проглотил и тихо ответил:

– Да, я и сам знаю.

Робин съела кусочек хлеба наан. Ее покрытое синяками лицо теперь болело меньше: пакет со льдом и виски оказали, хотя и по-разному, анестезирующее действие. И все равно ей понадобилась минута, чтобы набраться смелости и сказать:

– Я читала, что Шарлотту положили в больницу.

Страйк поднял на нее глаза. Конечно, он знал, что Робин в курсе, кто такая Шарлотта. За четыре года до этого он напился так, что почти не мог идти, и выложил ей больше, чем надо, о выдуманной беременности, которая, настаивала Шарлотта, была от него, и это послужило причиной их окончательного разрыва.

– Да, – сказал Страйк.

И он рассказал Робин историю о прощальных эсэмэсках, после которых он рванулся к таксофону и прижимал к уху трубку, пока Шарлотту не нашли лежащей в кустарнике на территории элитной клиники.

– О боже… – Робин положила нож и вилку. – Когда же ты узнал, что она жива?

– Узнал наверняка через два дня, когда об этом сообщили в прессе, – ответил Страйк. Он тяжело поднялся со стула, долил виски в стакан Робин, а затем, прежде чем опять сесть, плеснул себе. – Но к тому времени я и сам пришел к заключению, что она жива. А иначе дурные вести прилетели бы очень скоро.

Наступило длительное молчание: Робин надеялась услышать, какие чувства он испытал после того, как поневоле был вовлечен в попытку самоубийства Шарлотты и, судя по всему, спас ей жизнь, но Страйк ничего не говорил и только жевал карри.

– Что ж, – наконец выговорила Робин, – вероятно, впредь надо давать тебе возможность выговориться, пока ты не умер от разрыва сердца и не прикончил важного свидетеля?

Страйк тоскливо усмехнулся:

– Да, можно будет попробовать…

Их опять окутала тишина – тишина, которая, на взгляд слегка захмелевшего Страйка, сгущалась подобно меду: сладкая, успокоительная и чуть коварная, если в нее углубиться. Под воздействием виски, искреннего раскаяния и мощного чувства, о котором лучше не думать, он хотел высказаться о доброте Робин и ее тактичности, но все приходившие ему на ум слова казались неуклюжими и негодными: ему хотелось выразить какую-то правду, но правда – штука опасная.

Разве мог он ей сказать: послушай, я старался не увлечься тобой с того самого момента, когда ты впервые сняла пальто в этом офисе. Я стараюсь не озвучивать того, что к тебе испытываю, поскольку знаю, что это чересчур, а я не хочу попадать в плен к тому, что идет в кильватере любви. Я хочу быть одиноким, необремененным и свободным.

Но я не хочу, чтобы ты была с кем-то другим. Не хочу, чтобы какой-нибудь гад подбил тебя на повторное замужество. Мне нравится думать, что у нас, возможно, есть шанс, не исключено…

Только, конечно, все пойдет не так – все всегда складывается не так, а совсем иначе, ведь если бы я тяготел к постоянству, то давно был бы женат. А когда все сложится не так, я потеряю тебя навсегда, и все, что мы вместе выстроили – а это лучшая часть моей жизни, мое призвание, моя гордость, мое величайшее достижение, – окончательно накроется медным тазом, потому что я не найду никого, с кем мне будет так же приятно вести дела, как с тобой, тем более что потом все будет окрашено воспоминаниями о тебе.

Сумей она проникнуть к нему в голову и посмотреть, что там творится, ей бы стало ясно, какое уникальное место занимает в его мыслях и чувствах. Он подозревал, что давно пора поделиться с ней этими ощущениями, но боялся облечь их в слова, поскольку от этого разговор может сместиться на территорию, откуда нет пути назад.

Но секунда за секундой, пока он сидел у себя в конторе, приговорив больше половины бутылки виски, внутри у него вроде бы шевельнулось нечто иное, и он впервые задал себе вопрос: действительно ли преднамеренное одиночество – это предел его желаний?

Джоанни спит и видит, чтобы ты сошелся со своей напарницей. С этой… Робин.

Все или ничего. Поживем – увидим. Только ставки при любом его последующем шаге будут выше, чем прежде; стократ выше, чем на давней студенческой вечеринке, когда он, покачиваясь, направился к Шарлотте Кэмпбелл, не рискуя при этом ничем, кроме легкого унижения и занятной истории, которой можно козырнуть впоследствии.

Робин, съевшая, сколько могла, карри, уже смирилась с тем, что не услышит, какие чувства Страйк испытывает к Шарлотте Кэмпбелл. Шансы узнать что-нибудь стоящее были ничтожно малы, но Робин снедало любопытство. Выпитый ею неразбавленный виски придавал этому вечеру некую расплывчатость, похожую на дымку во время дождя, и Робин ощущала в душе смутную тоску. Если бы не алкоголь, она бы совсем сникла.