Инквизитор Рейвенор - Дэн Абнетт

— Мы обязательно здесь что-нибудь отыщем, — добавил я. — Что-нибудь значимое.

Кара выдавила из себя улыбку. Впервые за несколько месяцев я увидел это выражение на ее лице, и это немного согрело меня. Она старалась справиться. Свол была невысокой рыжей пышкой, чьи округлые формы ни за что не позволили бы вам догадаться о тех акробатических навыках, которыми она обладала. Как и Гарлон, она перешла ко мне от Эйзенхорна. Кара была искренне предана ордосам и, когда требовалось, могла проявлять каменную твердость характера, хотя внутри была такой чувственной, как выглядела, и столь же мягкой, как изгибы ее тела. По правде сказать, я и держал ее при себе не столько за ее ловкость, незаметность и умение управляться с оружием, сколько за эту самую мягкость.

Молох растворился в безбрежности космоса сразу же после преступления, содеянного им на Маджескусе, и не оставил за собой никаких следов. Но Саметер, эта замшелая планета, давал надежду нащупать ниточку, ведущую к еретику. Трое из уничтоженных нами наемников Молоха, штурмовавших «Потаенный свет», как выяснилось, были родом именно с этого мира. Причем все из Урбитана — второго крупнейшего города Саметера.

Нам предстояло проследить их родственные и социальные связи, узнать о каждом повороте и изломе в их судьбах, чтобы вновь взять след преступника.

И тогда…

Карл наконец завершил свою беседу с пилотом челнока. Когда я развернулся, то увидел, что наш «извозчик» взирает на меня так, словно впервые меня видит. Мне даже не требовалось читать его мысли, чтобы понять причину его любопытства.

Раны, причиненные Хаосом, сделали меня калекой. Я превратился в бестелесный призрак, навеки заточенный в бронированное летающее кресло. Лишился человеческого облика. Просто парящий в воздухе стальной механический контейнер, внутри которого сложнейшие биосистемы поддерживают некое подобие жизни в скудных остатках плоти. Я прекрасно осознаю, что один мой вид способен напугать простых людей вроде того же пилота или его экипажа. У меня нет даже лица, а ведь все так привыкли к лицам.

Да я и сам скучаю по нему. И по собственным ногам — тоже. Роковая судьба оставила мне лишь одно — мой разум. Ясный, обладающий псионическими способностями опасного уровня, он служил единственной отдушиной, позволявшей мне смириться с физическими увечьями. Только это и позволяло мне нести бремя долга. Только благодаря интеллектуальным способностям я имею полноценную жизнь, оставаясь на самом деле просто уродцем, заточенным в железной коробке.

А вот у Молоха имелся собственный облик. Довольно привлекательная маска из плоти и крови, но столь же невыразительная, как мое обтекаемое, выкрашенное матовой краской вместилище. Единственное искреннее выражение, какое вы могли бы увидеть на его лице, — наслаждение при совершении очередной подлости. И я бы многое отдал, чтобы сунуть его размозженную голову в печь и навсегда сжечь эту маску.

— У нас есть имена и описания? — спросил я.

— Они у Нейла, — ответила Кара.

— Гарлон?

Боец повернулся и неторопливо направился к нам, на ходу извлекая инфопланшет из кармана долгополого, прошитого стальной проволокой тренча.

Не сбиваясь с шага, Нейл включил устройство.

— Виктор Жан. Нобл Сото. Гудмен Фрелл. Биометрики, адреса, нарушения закона, история жизни. Все при нас, все учтено.

— Тогда пора заняться тем, ради чего мы и прибыли, — сказал я.

Темница. Такое место, куда можно бросить вещь или даже человека, о которых вам хотелось бы забыть. Или же, как предпочитала думать о своем положении сама Пэйшэнс, место, где можно немного посидеть и забыть обо всем.

Темница схолума представляла собой погреб, вырытый под основанием башни и закрытый тяжелой, надежно завинчивающейся крышкой. Там не было никакого освещения и в сырой мгле шуршали крысы. Это помещение использовалось ригористами для наказания тех учеников, что позволяли себе самые серьезные нарушения внутреннего распорядка. Но вместе с тем это было одно из немногих мест в Колледже юных сирот, где можно насладиться неким подобием покоя и уединения.

Если судить по журналу учета, схолум стал домом для девятисот семидесяти шести юношей и девушек, многие из которых были выходцами из загородных трущоб. За ними присматривали тридцать два наставника — всех их нанимали в частном порядке — и сорок человек прислуги, включая дюжину бывших гвардейцев, игравших роль охраны и известных в стенах заведения как ригористы. В задачу последних и входило обеспечение порядка и дисциплины.

Обитатели башни вели аскетичный образ жизни. В древнем здании, построенном несколько веков назад, царствовали сквозняки и сырость. Оно до сих пор не упало лишь потому, что, подобно какому-нибудь ползучему растению, опиралось на шпиль улья. Полы многочисленных этажей являли собой просто холодный оузилит, выстланный грубыми циновками. Стены же были выкрашены известковой краской, и их вечно покрывали капли конденсата. Ни на секунду не прекращающийся гул, доносившийся с нижнего этажа, говорил о котельной, работавшей там, но никогда тепло не поднималось по полопавшимся трубам и заржавевшим радиаторам.

Распорядок дня был предельно жестким. Ранний подъем, молитва и целый час ритуальных мероприятий перед завтраком, который накрывали только на рассвете. Все утро проходило в делах: ученики мыли полы, начищали посуду, помогали по кухне. После полудня начинались уроки. Затем был обед, новые молитвы, помывка в холодной бане и занятия в церковной школе, проходящие при свете лампад.

Время от времени лучшие воспитанники удостаивались права прогуляться вместе с педагогами до ближайших районов города-улья, чтобы помочь тем донести до схолума продукты, ткань, чернила, масло и прочие ресурсы, без которых не мог существовать их приют. Их легко было опознать на улицах западных стоков: мрачный, закутавшийся в балахон учитель, ведущий за собой вереницу молчаливых, предельно послушных школяров, нагруженных тюками, свертками, мешками и картонными коробками. Каждый из учеников носил грязновато-серую униформу с аббревиатурой схолума, вышитой на груди и спине.

Мало кто из них жаловался на жизнь, ведь в большинстве своем подростки оказывались в схолуме добровольно. Сколь бы суровой ни была их жизнь в стенах Колледжа юных сирот, куда хуже была перспектива вновь оказаться в трущобах. Зараженные степи предлагали простой выбор: превратиться в дикого зверя или же вступить в разбойничью шайку. В любом случае можно было поручиться, что долго вы не проживете. Финансируемые муниципалитетом схолумы предлагали хотя бы место для сна, еду и минимальное образование, воплощавшее ценности Трона и надежду на спасение. Более-менее здоровые, избавленные от вездесущих вшей, закончившие обучение молодые люди покидали приюты, имея все шансы пристроиться в качестве подмастерий в какую-нибудь гильдию, примкнуть к экспедиции или поступить к кому-нибудь в услужение.

Пэйшэнс жила при схолуме вот уже двенадцать лет, а стало быть, ей было уже не то двадцать два, не то двадцать три года, что делало ее самой старшей из когда-либо зарегистрированных здесь учеников. Большинство оставались под опекой этого заведения только до достижения совершеннолетия. Но Пэйшэнс не могла уйти из-за своих сестер — близняшек Провиденс и Пруденс, которым было по пятнадцать лет. Она обещала, что ни на минуту не оставит их, пока им не исполнится восемнадцать. Эту клятву она принесла умиравшей матери в тот день, когда та привела их в схолум и сдала на руки воспитателям.