Песочный человек и другие ночные этюды - Эрнст Теодор Амадей Гофман

Обуреваемый разноречивыми мыслями, Элис воротился в дом Перссона Дальшё, но сегодня Улла не вышла ему навстречу с радушным приветом. Потупленная и, как ему показалось, заплаканная, она сидела на скамье, а подле нее Элис увидел представительного молодого человека, который, не выпуская ее руки из своей, изощрялся в шутливых любезностях; но Улла, казалось, не вслушивалась в то, что он говорил. Перссон Дальшё насильно увлек за собой Элиса, который, оцепенев от тоскливого предчувствия, неподвижно стоял, устремив пасмурный взор на молодую парочку; уединившись с ним в соседней комнате, Перссон Дальшё сказал:

— Ну вот, Элис Фрёбом! Скоро ты сможешь доказать мне свою любовь и привязанность; если раньше я держал тебя за сына, то теперь ты и подавно заменишь мне родное дитя. Человек, которого ты сейчас видел у меня в доме, богатый купец из Гётеборга, и зовут его Эриком Олафсеном. Он посватался к моей дочери, и я выдаю ее за него замуж; он увезет ее в Гётеборг, и тогда ты один у меня останешься, ты будешь моей единственной опорой на старости лет. — Что же ты, Элис, молчишь? — Ты бледнеешь? — Неужели я не угодил тебе этим решением, и ты бросишь меня, когда я останусь без дочери? — Но я слышу, что господин Олафсен зовет меня. — Пойду к ним!

С этими словами Перссон Дальшё ушел от Элиса.

Элис почувствовал в груди такое раздирающее терзание, точно ее изнутри кромсали тысячи раскаленных ножей.

Ни слов, ни слез не нашлось у него. Прочь! Прочь отсюда! Он побежал к котловине. Если даже днем каменистая пустыня провала представляла глазам ужасающее зрелище, каково же стало оно с наступлением ночи, когда свет восходящего месяца едва брезжил на краю неба! Нагроможденные утесы и камни походили на свалку чудовищных зверей, которые кишели внизу, вздымаясь из клубящейся глубины, точно мерзостные исчадия адской бездны, сверкая огненными очами, норовя когтистыми лапами подцепить бедных людишек.

— Торбьерн! Торбьерн! — воззвал Элис ужасным голосом, и каменные норы откликнулись ему громким эхом. — Торбьерн! Вот я здесь! — Ты был прав, я был дрянным работником, я предавался дурацким надеждам, уповая, что найду свое счастье на поверхности земли. — Внизу лежит мое сокровище, больше ничего у меня нету! — Торбьерн! Спустись со мной в шахту, укажи мне лучшие жилы, и я буду долбить и копать, и работать, и никогда больше не хочу видеть дневного света! — Торбьерн! Торбьерн! Спустись со мной в шахту!

Элис достал из кармана кремень и кресало, зажег горняцкую лампу и спустился во вчерашнюю шахту, не дождавшись, чтобы старик ему показался. И вдруг — что такое? Перед ним так ясно проступила скрытая в недрах жила, он увидел ее всю целиком, отчетливо различая зальбанды[150], простирание и падение.

Но, присмотревшись как следует, пристальным взором, он вдруг увидел, что вся шахта озарилась ослепительным светом, стены ее стали прозрачны, как чистейший хрусталь. И вновь объяли его чары рокового сна, приснившегося ему в Гётеборге. Перед его взором открылись райские кущи дивных металлических дерев и растений, среди ветвей вместо цветов и плодов пламенели огнями самоцветные камни. Он видел дев, он узрел величавый лик могучей царицы. Она настигла его, увлекла вниз, прижала к своей груди, и тут обжигающий луч пронзил его насквозь, а в опустошенном сознании осталось одно только чувство, будто он плывет на волнах голубого, прозрачного, мерцающего тумана.

— Элис Фрёбом! Элис Фрёбом! — окликнули его сверху зычным голосом, и отсвет факелов осветил шахту. То был Перссон Дальшё, который, увидев, как юноша в припадке лихорадочного безумия бросился к котловине, сам отправился вместе со штейгером на поиски беглеца.

Они нашли его в шахте, он стоял, точно в столбняке, уткнувшись лицом в холодную каменную стену.

— Что с тобой? — прикрикнул на него Перссон Дальшё. — Что ты делаешь в шахте один, среди ночи, безрассудный юноша! — Соберись-ка с силами да поднимайся с нами наверх. Как знать, не ждут ли тебя там добрые вести!

В глубоком молчании Элис полез наверх, в глубоком молчании пошел за Перссоном Дальшё, который всю дорогу журил его не переставая и разбранил-таки на все корки за опасные похождения.

При ясном утреннем свете они ступили на порог дома. Громко вскрикнув, Улла кинулась Элису на грудь и на радостях называла его самыми ласковыми именами. Но тут Перссон Дальшё сказал Элису:

— Ну и дуралей ты, Элис! Неужели, по-твоему, я не знал, что ты давно любишь Уллу и только ради нее так усердно и старательно трудишься в шахте? Неужели, по-твоему, я не замечал, что и Улла тебя давно полюбила всей душой? Мог ли я пожелать себе лучшего зятя, чем такой работящий, толковый, набожный рудокоп, — чем ты, мой славный Элис? А вы оба все молчком да молчком. Вот это мне и было досадно!

Улла перебила его:

— Да ведь и мы с ним — разве мы знали сами, что так бесконечно любим друг друга?

— Пусть так! Но как бы там ни было — так или иначе, только мне было досадно, что Элис никак не хочет откровенно и прямо поговорить со мной начистоту. И вот поэтому, да еще чтобы испытать и твое сердце, дочка, я выдал на-гора сказочку про господина Эрика Олафсена. А ты возьми да и выкинь такую штучку, что чуть не погубил себя! Экий ты бешеный, Элис! — Ведь господин Эрик Олафсен давным-давно женат, и я отдаю тебе, Элис, свою дочку в жены. Говорю тебе, лучшего зятя, чем ты, мне и желать нечего!

У Элиса от радости и восторга слезы так и покатились по щекам. Полнейшее счастье, о котором он мог только мечтать, свалилось на него слишком неожиданно. На месте Элиса немудрено было вообразить, что ему опять снится чудный сон!

Перссон Дальшё кликнул клич, и по его зову в полдень к нему собрались на праздничный пир все рудокопы.

Улла надела свои лучшие наряды и стала милее прежнего, глядя на нее, гости то и дело восклицали:

— Ай да молодец Элис Фрёбом! Какую раскрасавицу отхватил в невесты! — Коли так, то да ниспошлет им небо благословение за благочестие и добродетель!

На бледном лице Элиса еще виден был след ночного ужаса, но временами он забывался и впадал в оцепенение, уставясь в пустоту и не замечая ничего кругом.

— Что с тобою, мой Элис? — спрашивала Улла, а Элис, прижимая ее к своей груди, отвечал:

— Ах, да! Ты взаправду теперь моя, значит, все хорошо.

Но даже наверху блаженства Элису иногда казалось, будто ледяная рука стискивает ему сердце, и таинственный голос из тьмы вопрошал его: «Разве поныне твое высшее счастье в том, что ты обрел Уллу? Бедный глупец! Разве ты не видел царицына лика?»

Неописуемый страх затоплял сознание Элиса, его мучила мысль, что кто-то из рудокопов поднимется вдруг перед ним в исполинский рост и, ужаснувшись, он узнает в нем Торбьерна, который явился напомнить ему о страшном заклятии, связавшем его с подземным царством металла и камня!

Но в то же время он никак не мог понять, отчего так враждебен ему призрачный старец и какая может быть связь между горняцким ремеслом и любовью.