Легенды древнего Хенинга - Генри Лайон Олди

Эрзнер свернул за угол прекрасного домика и охнул, пустив от испуга ветры.

Правду говорил монах!

Перед Гансом стоял дьявол. Рядом с этим исчадием Гончие Ада вполне могли сойти за милых дворняг, вставших на задние лапы. Глянцевая кожа монстра лоснилась чахоточным румянцем, клыки блестели металлом, из пасти несся жаркий смрад. Дюжина иззубренных рогов торчала из уродливой башки, торс бугрился шипастыми мышцами, опираясь на мощные львиные лапы. Голый хвост, сделавший бы честь любой крысе (если у крыс бывают хвосты добрых шести локтей в длину!), лениво извивался по дорожке. Передние лапы с когтями-кинжалами дьявол сложил на груди и склонил голову набок, оценивающе глядя на гостя двумя парами глаз: костяные воронки, на дне каждой – смоляная бусина.

Монстр явственно принюхивался.

– А я ведь тебя предупреждал, Зекиэль, – с воистину адской печалью пророкотало чудовище. – Опять с завязки сорвался? Впрочем, я и сам хорош. – Дьявол понурился; два левых глаза прослезились. – Ладно, топай за мной, дурила. Сам знаешь: тут отлынивать – себе дороже. Благословят от щедрот, будешь в карцере арфой выть… Да еще и срок накинут.

Икая от страха, на подгибающихся ногах Ганс безропотно следовал за дьяволом. Несомненно, обитатель пекла вел душу на вечные муки, но мысль о побеге не пришла Эрзнеру в голову. Из ада бежать далеченько станет… Только почему все – и Гончие, и печальный кошмар – упорно зовут его Зекиэлем? Может, так здесь называют любого грешника? Спросить, что ли? Но у кого – не у этого же?!!

Они подошли к длинному приземистому строению, заметно отличавшемуся от прочих домов. Ряды стрельчатых окон светились изнутри, стены сияли радужным перламутром, над крышей весело трепетала серебряная рыбка, ловя вздохи дня. И музыка в поднебесье вроде как явственней зазвучала. Ангелы здесь должны жить, не иначе!

Дьявол толкнул дверь: вместо скрипа или стука мелодично зазвенели колокольцы. Ганс глубоко вздохнул и шагнул за порог.

– О, Зекиэль!

– По новой ходке?

– Рад тебя видеть…

– Цыть, шушера! Это ж сам Хват Зекиэль!

– По какой статье лямку тянешь?

– Здравы б-бу… б-бу-будьте… – лепетал Ганс в ответ, уставясь на толпу «ангелов». Когти, клыки, шипы, рога, чешуя, броневые пластины, липкая слизь, огонь в глазницах, слюнявые пасти, рыла свиные, собачьи, львиные, драконьи и совсем уж безбожные, щупальца, хвосты, хоботы, копыта, лапы когтистые и суставчатые, шелест, шипение, щелканье, скрежет, хрип – все смешалось в доме нечестивых. Голова пошла кругом, сердце сжал знакомый железный кулак, и бедняга рухнул в спасительную колыбель беспамятства.

– Эк тебя скрутило, с отвычки-то, – рокотнуло в вышине.

Ганс шевельнулся и убедился, что тело слушается хозяина. Глаза открывать не хотелось совершенно. С тайной надеждой, что сейчас проснется в винном погребе замка, старик разлепил веки.

– Попустило? – с участием осведомился кошмар, хвостом трогая лоб жертвы.

– П-по… по-попо… – едва выдавил Ганс.

– Тогда давай, брат, за работу. Иначе худо будет. Сам знаешь – не впервой ведь.

Когтистая лапа упала на плечо. Эрзнер зажмурился, но исчадие ада, вместо того чтобы разорвать грешника на куски, одним рывком поставило бедолагу на ноги.

– Твое место третье от края. Помнишь небось? Эх, бывали дни веселые…

Ганс исподтишка огляделся. Кое-кто из чудищ косился в сторону новичка, но большинство были заняты делом: точили, строгали, плели, сколачивали, лепили. «Мастерская, – догадался Ганс. – А я? Мне что делать?» Перед Эрзнером на облезлом верстаке с глубокими отметинами когтей лежали куски пеньковой веревки, обрезки стальной проволоки и бычьи (Ганс очень надеялся, что все-таки – бычьи!) жилы. Новопреставленный грешник украдкой покосился на соседа-четырехглаза. С выражением скорби на морде дьявол сосредоточенно плел какую-то чепуху, раня пальцы острой проволокой и страдальчески морщась.

– Что, Зеки, память отшибло? Забыл, как интриги плести? – перехватил он озадаченный взгляд Ганса. – Вот ведь приложило!.. Повязали-то где?

– В часовне, – честно признался Ганс.

– Ясно, – с пониманием кивнул дьявол. – Хуже нет, если в часовне. Ничего, держись. Через пару дней очухаешься. Хотя, знаешь, иногда думаю: лучше б и не вспоминать! Ладно, гляди сюда…

Это оказалось проще простого: вплетаешь проволоку в пеньку, скручиваешь жилами и сворачиваешь в замысловатые узлы и петли, какие на ум придут. Лишь бы не развязывалось. Готовые интриги следовало класть в берестяной короб, прибитый к краю верстака. За день, сказал четырехглаз, полагалось наполнить короб доверху. Иначе – карцер и арфа. «И это адские муки?! – дивился про себя Ганс, скручивая кукишем очередную интригу. – Воздаяние за грехи тяжкие? Да мне отхожие ямы горстями выгребать – и то за счастье… Ну, проволока пальцы царапает. По-любому лучше, чем в котле кипеть! Правду говорят: не так страшен черт…»

Однако, глядя на трудившихся вокруг дьяволов, создавалось впечатление, что непыльная в общем-то работа доставляет им изрядные страдания. Что ж их так корежит, бедолаг? Ганс поймал себя на сочувствии к страхолюдным «товарищам по несчастью». Или что немцу – здорово, то бесу – смерть? Почему же тогда его определили сюда, а не к другим грешникам?

Людей, кроме Эрзнера, в сатанинской мастерской не наблюдалось.

– Зря ты, Зеки, Договор порушил, – промычал четырехглаз, толкнув соседа локтем в бок. Слова дьявола удалось разобрать с трудом: закончив очередную плетенку, тот с жалобным стоном сунул в пасть изодранные в кровь, дымящиеся пальцы. – У тебя ж срок к концу подходил! Сколько б твой барон еще протянул?

– А черт его знает! – искренне ответил Ганс.

Дьявол кивнул:

– Вот я и говорю. Ну, пять лет. Ну, шесть. Или в люди выбиться надумал? Зря. Суеверие это. Брехня. Да и от Гончих шиш уйдешь.

– Простите, господин мой, не понимаю, – отважился промямлить Ганс. Кажется, дьявол был настроен вполне дружелюбно, и это придало Эрзнеру толику храбрости. – О чем вы? И почему вы называете меня этим… Зеки? Зекиэлем?

– Шутишь, Зек?! – искренне изумился рогач. – Это же я, Калаор! Бельмач Калаор, из Пентаграмматона! Мы ж с тобой вместе срок мотали: ты по второй ходке, я – по первому залету! Рядом сидели, как сейчас. Неужто забыл?!

Ганс честно попытался вспомнить.

Увы.

– Плохо дело. Это все часовня, будь она неладна! На кой ты туда полез? Или думаешь в бессознанку упасть? Лазарет, то да се…

– Разговорчики! – рявкнули вдруг над ухом. – Языки чешем, бездельники?! Опять норму завалите, а весь мед на голову кому? Старшему барака Азатоту?!

Над Гансом навис тихий ужас. Тихий, потому что Азатот замолчал, раздраженно хлопая парой изломанных, угловатых крыльев. А после его воплей даже труба Иерихона выглядела бы тихоней.