Семь столпов мудрости - Томас Лоуренс

Бедные дервиши, превратившись в ливрейных лакеев, бежали впереди и сзади машины, неистово завывая. И, перекрывая все эти крики и визг, разносились размеренные громовые голоса мужчин, скандировавших: «Фейсал, Насир, Шукри, Лоуренс!» – и волны этих ритмичных возгласов катились по площадям, через рынки, по длинным улицам до Восточных ворот, вокруг городской стены и обратно до Мейдана и превращались в настоящую стену криков вокруг нас, остановившихся у этой цитадели.

Мне сказали, что к городу приближается Чевел. Наши автомобили встретились на южной окраине. Я рассказал ему о царившем в городе возбуждении и о том, что наше новое правительство отложило свои административные функции до следующего дня и что я буду ожидать его для обсуждения наших потребностей. Тем временем я взял на себя ответственность за общественный порядок, однако при условии, что он выведет своих солдат из города, потому что вечером предстояло такое празднество, какого город не видел уже шестьсот лет, и гостеприимность горожан могла бы отрицательно подействовать на их дисциплину.

Чевел нехотя последовал моему совету, так как моя уверенность возобладала над его колебаниями. Как и у Бэрроу, у него не было инструкций по поводу того, как следовало поступить с захваченным городом, и поскольку мы им овладели, знали, что делать дальше, имели перед собой ясную цель, подготовили необходимые меры и средства, у него не было иного выбора, как предоставить нам право продолжать начатое. Начальник его персонала солдат Годвин, отвечавший за техническую работу, был в восторге оттого, что ему не придется заниматься вопросами гражданского управления.

Чевел просил для себя свободы действий с целью обхода города. Я предоставил ее тем более радостно, что он спросил, не будет ли удобно, чтобы он вступил в город со своими войсками на следующий день. Я охотно согласился, и мы немного поговорили. У меня всплыло воспоминание о том, как обрадовались мои люди в Дераа, когда Бэрроу отсалютовал их флагу, и я привел этот случай как хороший пример, которому было бы неплохо последовать при проходе Чевела мимо ратуши. Эта мысль пришла мне в голову случайно, но он увидел в этом серьезное осложнение, так как считал, что не может салютовать никакому флагу, кроме британского. Поначалу я хотел состроить печальную мину по поводу этой глупости, но вместо этого, в свою очередь, заметил, что не менее серьезная проблема возникнет, если он, проезжая мимо арабского флага, демонстративно его не заметит. Мы попали в нашем разговоре в тупик, а радостная, не подозревавшая о предмете дискуссии толпа по-прежнему приветствовала нас. В качестве компромисса я предложил отказаться от следования мимо ратуши и выбрать другой маршрут, например мимо почтамта, сам воспринимая это как фарс, потому что уже едва не терял терпение. Однако Чевел принял эту идею всерьез, как спасительную, и пошел на уступку ради меня и арабов. Таким образом, вместо «вступления» в город для него и его войск это было «маршем через» него. Это означало, что, вместо того чтобы двигаться в центре, он должен будет ехать во главе колонны или в середине. У меня уже пропал всякий интерес к нему, и мне не было дела до того, поползет ли он под, или полетит над своими войсками, или же расщепится надвое, чтобы возглавить обе стороны.

Пока мы обсуждали абсурдности церемониала, каждого из нас ожидала масса дел. Было горько опускаться до такой роли; кроме того, выигранная игра в «кто скорее захватит» оставляла у меня скверный привкус, отравляя мое вступление в город не меньше, чем я отравил его Чевелу. Синицы в небе, обещанные арабам в день, когда это было важно для Англии, теперь, к ее смущению, возвращались домой. Однако курс, намеченный мною для нас, оказывался правильным. Еще двенадцать часов, и мы будем в безопасности вместе с арабами в таком сильном городе, который их рука могла бы удерживать в условиях лишь бесконечных споров и аппетитов политиков и массовых проявлений недовольства народа.

Мы незаметно вернулись в муниципалитет, чтобы сцепиться с Абдель Кадером, но его там все еще не было. Я послал за ним, за его братом и за Насиром и получил краткий ответ, что они спят. Я бы и сам охотно поспал, но вместо этого мы вчетвером или впятером что-то наскоро ели в кричаще безвкусном салоне, сидя на золоченых стульях, которые словно извивались вокруг позолоченного же стола с так же непристойно выгнутыми ножками.

Я внятно объяснил посыльному, что нужно сделать. Он исчез, и через несколько минут появился чрезвычайно взволнованный кузен алжирских братьев и сказал, что они идут. Это была явная ложь, но я ответил, что это хорошо, поскольку через полчаса мне придется привести британских солдат, чтобы тщательно приглядывать за ними. Он поспешно побежал обратно, а Нури Шаалан вопросительно посмотрел на меня.

Я объяснил, что отрешу от обязанностей Абдель Кадера и Мухаммеда Саида и до прибытия Фейсала назначу вместо них Шукри. Я сказал это в мягком тоне, потому что не хотел затрагивать чувства Насира и потому что у меня не было собственных сил на случай, если солдаты воспротивятся этому. Он спросил, может ли случиться так, что англичане не придут. «Разумеется», – отвечал я. «Тогда в вашем распоряжении немедленно будут бедуины племени руалла, если вы сделаете все то, что задумали». Не ожидая ответа, старик ушел, чтобы собрать для меня свое племя.

Алжирцы пришли на встречу со мной со своими телохранителями, и в их глазах горела недобрая задумка. Но по пути они увидели собиравшихся хмурых бедуинов Нури Шаалана, на площади расположился Нури Саид со своим регулярным отрядом, а в вестибюле бездельничали мои отчаянные и готовые на все телохранители. Алжирцы быстро поняли, что проиграли, и все же встреча была бурной.

В своем качестве представителя Фейсала я объявил их гражданское правительство Дамаска упраздненным и назначил Шукри-пашу Айюби действующим военным губернатором. Нури Саид был назначен командующим войсками, Азми – генерал-адъютантом, Джемиль – начальником управления общественной безопасности. В ответ на это Мухаммед Саид в грубой форме опроверг мои полномочия, так как я христианин и англичанин, и призвал Насира поддержать это заявление.

Бедняге Насиру оставалось лишь сидеть с жалким видом, глядя на то, как ссорились друзья. Абдель Кадер вскочил, злобно осыпая меня ругательствами и доводя себя до белого каления. Его доводы казались догматичными, противоречившими здравому смыслу, это привело его в состояние крайнего исступления, и он прыгнул вперед с обнаженным кинжалом в руке.

На него молниеносно набросился Ауда: старик все еще пылал утренней яростью и жаждал драки. Он был бы счастлив стереть в порошок кого угодно и где угодно. Абдель Кадер не на шутку испугался. Нури Шаалан закрыл прения, сказав, что бедуины руалла на моей стороне, и вопросов больше не последовало. Алжирцы поднялись и, глубоко возмущенные, вылетели из зала. Я был убежден в том, что их тут же схватят и расстреляют, хотя и не боялся того, что они смогли бы поднять смуту, и уж вовсе не хотел демонстрировать арабам пример превентивного убийства как составной части политики.

Мы приступили к работе. Нашей целью было создание арабского правительства на широкой основе, в которой местные элементы были бы представлены в объеме, достаточном для того, чтобы использовать на благо обществу присущие восстанию энтузиазм и дух самопожертвования. Мы должны были сохранить воздействие какой-то прежней пророческой индивидуальности на фундамент общества, на ту часть населения – а она составляла девяносто процентов, – которая оставалась слишком рафинированной, чтобы участвовать в восстании, и на твердость которой должно будет опираться новое государство.