Алая аура протопарторга. Абсолютно правдивые истории о кудесниках, магах и нечисти самой разнообразной - Евгений Юрьевич Лукин

и чипсы он с прискорбием исключил из рациона ещё несколько лет назад.

Памятник Ставру оброс водяной щетиной – казалось, что летящее в бездну изваяние угрожающе поигрывает шерстью на хребте.

– Слышь, – с пьяной тоской произнесли неподалёку. – Чего делать-то будем, а?

Ответом был тяжкий вздох – и Ратмир покосился на соседей. Судя по уровню водки в литровой бутылке квадратного сечения, обосновались они здесь задолго до приближения грозы. Лица их показались Ратмиру смутно знакомыми. Обоих он где-то уже встречал, и не раз, но, кажется, в рабочее время. Упитанные молодые люди с одинаково низкими, уныло наморщенными лбами… А-а-а, вон это кто… С человеческой точки зрения незадачливые похитители смотрелись, пожалуй, повнушительнее, нежели с собачьей. Хотя, впрочем, ненамного…

Ратмир окинул неожиданных соседей рассеянным взглядом и отвернулся. Если уж он их не сразу узнал, то они его тем более не узнают. Да хотя бы и узнали, что с того? Опасаться этих двоих следовало только в служебное время. Вся тонкость тут заключалась в том, что за похищение человека без смягчающих вину обстоятельств по закону причитается примерно десять лет строгого режима, а за кражу пса (при условии, что ему не будут причинены увечья) – от силы полтора года условно. Есть разница? Кроме того, собачьи показания, о чём уже речь велась, судом не учитываются, а человека, хочешь не хочешь, придётся убирать как свидетеля. И пожизненное заключение в итоге.

– Может, к троепольским прибиться? – шмыгнув носом, озабоченно предложил один.

– К кому ты теперь прибьёшься? – безнадёжно отозвался второй. – Ну подкатимся к Биму, а он мигом Шарику звякнет! Тот ему про нас тут же всё и выложит…

Крякнули, насупились, выпили… Да, ребята, незавидное у вас положение. Послали за Львом Львовичем – вернулись с пустыми руками, послали за Ратмиром – вернулись со Львом Львовичем, а он уже, наверное, к тому времени был без надобности. С такой репутацией вас, пожалуй, ни одна группировка не примет.

– И пёс этот, зверюга… – пожаловался первый, разглядывая свежеотремонтированный рукав. – До самого локтя ведь располосовал, сучий потрох! Зубы им, что ли, стальные ставят?

– Да запросто…

Ратмир внимал лестным речам и, мечтательно улыбаясь, грыз орешки. Водяной обвал продолжался, но в центре жёлтого парящего над асфальтом шатра было по-прежнему сухо. Век бы сидел да слушал!

Бывшие злоумышленники, однако, впали в уныние и надолго умолкли. Потом один из них завёл сдавленно и негромко под шум дождя:

Ударил гонг… пошла заба-ава…

И столько безысходности было в повисшей над столиками ноте, что у Ратмира невольно защемило сердце. Второй злоумышленник с укоризной покосился на первого: и так, дескать, тоска собачья, а тут ещё ты душу травишь! Но тот, будучи в избытке чувств, лишь мотнул головой и повёл песню дальше:

Стравили раз, потом – другой…

Приятель его подумал, набрал воздуха, вроде бы собираясь вздохнуть, как вдруг махнул на всё рукой и присоединил свой басок к дрожащему тенору запевалы:

И молодо-ого… волкода-ава…

несут с прокушенной ногой…

Подобно многим рафинированным интеллигентам, Ратмир был неравнодушен к лирике подворотен. Он, конечно же, знал эту длинную жалостную песню, в которой подробнейшим образом излагалась трагическая история изувеченного бойцового пса по кличке Парень. Подлец-хозяин в отместку за поражение объявил себя банкротом, выгнал калеку на улицу, денег на лечение не дал. Кончалось всё, понятное дело, заражением крови и смертью героя…

Зачем ты, Парень, торопи-ился? Зачем ты ногу подставлял?..

Надо отдать молодым людям должное, пели они куда лучше, чем похищали. И это несмотря на то, что причастность их к собачьей службе представлялась весьма сомнительной. Да и пёс с ней, с причастностью! В детстве Ратмир слышал, к примеру, как на тот же самый мотив травили душу очень похожей балладой про танкистов, и тоже можно было поспорить, что к танковым частям исполнители в большинстве своём никакого отношения не имели. А ещё раньше, в совсем уже незапамятные времена, то же самое, говорят, пели про шахту и про молодого коногона…

А впрочем, пёс, шахтёр, солдат – какая разница? Судьба-то – одна.

Над стойкой в такт пению давно уже покачивалось горестное личико барменши. Потом к двум мужским голосам тихонько присоединился третий, и Ратмир лишь через некоторое время осознал, что это его собственный голос:

Прощай, бойцовая аре-ена…

Ох, погубила ты меня…

Молодые люди оглянулись – и все трое как бы обняли мысленно друг друга за плечи.

Ветеринар сказал: «Гангре-ена» —

и вышел, голову склоня…

Тут, как нарочно, разразился бойкой глуповатой трелью сотовый телефон.

– Да? – процедил Ратмир.

– Я смотрю, ты не торопишься… – буркнул Рогдай Сергеевич.

– Ливень пережидаю.

– Да он вроде кончился…

Действительно, увлёкшись, Ратмир и не заметил, что в парке стало заметно светлее. Изваяние Ставра уже не ерошило водяную шерсть на загривке, по асфальту журчали мутные потоки, ранее не слышные за шумом дождя. Внезапно тучи над Сусловом разомкнулись – и всё вокруг воссияло.

Ратмир нехотя поднялся, спрятал сотовый и выбрался из-под тента, так и не дождавшись последних душераздирающих строк:

И Дорогая не узнает,

какой у Парня был конец…

* * *

Романтический охранник средних лет на этот раз отсутствовал. Вместо него за столом в холле восседал старательно серьёзный, опять-таки камуфлированный юноша, принятый в штат этак с недельку назад.

– Вы к кому? – подозрительно спросил он Ратмира.

– К себе, – с подкупающей простотой ответил тот, но удостоверение всё же достал.

Юноша был несколько озадачен. Попросил документ в руки и долго сличал лицо посетителя с фотокарточкой.

– А почему я вас ни разу здесь не видел? – прямо спросил он наконец.

– Да видели вы меня, – лениво сказал Ратмир. – То же самое, вид сверху. Там же должность указана…

– А-а-а… – ошарашенно молвил юноша, возвращая удостоверение – и бронзовый медалист невольно усмехнулся.

Опять комплимент. И опять, что особенно приятно, нечаянный.

Продолжая улыбаться, он двинулся к лестнице, но, поставив ногу на первую ступеньку, замер в так называемой лёгкой стойке. Навстречу ему спускался озабоченный, бледный, словно бы из теста вылепленный, Лев Львович. Глаза их встретились. В Ратмировых, вероятно, обозначилось изумление, в замдиректорских – испуг.

Оторопело поздоровавшись, разминулись. Лев Львович торопливой трусцой миновал стол охранника и скрылся за входной дверью. За той самой, о которую Ратмир позавчера ударился боком, выручая этого двурушника.

– Его что, отпустили? – туповато спросил Ратмир юношу.