Щегол - Донна Тартт

9

“Фиолетовая корова” находилась на нехоженой, односторонней улочке – шириной как раз с машину. Все остальные заведения по соседству – аптека, булочная, магазин велосипедов – были наглухо закрыты, работал только индонезийский ресторанчик в дальнем конце улицы. Ширли Темпл высадил нас у входа. Противоположная стена была разрисована граффити: смайлики, стрелочки, “не входи – убьет”, трафаретная молния и слово “Сезам”, оплывающие кровью буквы, как в фильмах ужасов: “Давай по-хорошему!”

Я поглядел сквозь стеклянные двери. Кафешка была узенькая, вытянутая и, на первый взгляд – совсем пустая. Фиолетовые стены, под потолком люстра из витражного стекла, разномастные столики и стулья выкрашены в яркие детсадовские цвета, темно – свет горит только над решетчатой стойкой, да мерцает в дальнем углу витрина-холодильник. Поникшие домашние растения, черно-белое фото Джона и Йоко с автографом, доска объявлений завешана брошюрками и листовками – курсы йоги и всякие холистические практики. На стене намалевана фреска с арканами Таро, а к окну прилеплена тоненькая бумажка с набранным на компьютере меню, с полезной пищей в духе Эверетта: морковный суп, крапивный суп, крапивное пюре, пирог с орехами и чечевицей – слюнки не потекут, но тут я вспомнил, что в последний раз я более-менее прилично ел – именно ел, а не перекусывал – у Китси, когда мы с ней ужинали в кровати взятым навынос карри.

Борис увидел, что я читаю меню.

– Я тоже есть хочу, – довольно сухо сказал он. – Потом с тобой пообедаем как следует. В “Блейке”. Двадцать минут.

– Ты заходишь?

– Пока нет. – Он стоял чуть сбоку, так, чтобы его не было видно из стеклянных дверей, оглядывал улицу. Ширли Темпл кружил на машине по кварталу. – Не стой тут со мной. Иди с Виктором и Юрием.

К стеклянным дверям, ссутулившись, проковылял какой-то тощий, мутный дерганый мужичок лет шестидесяти, с узким вытянутым лицом, бабскими волосами ниже плеч, на голове – джинсовый картузик, ни дать ни взять, 1973 год, шоу “Соул Трейн”. Он стоял за дверью со связкой ключей, глядел за спину Виктору – на нас с Юрием – и, похоже, думал, пускать нас или нет. Близко посаженные глазки, кустистые седые брови и клочковатые седые усы делали его похожим на недоверчивого старого шнауцера. Тут вышел другой парень, помоложе, поздоровее, он даже Юрия был выше на полголовы – малаец или индонезиец, лицо зататуировано, в ушах крышесносного размера бриллианты, черные волосы собраны в пучок на макушке – точь-в-точь гарпунщик из “Моби Дика”, если б гарпунщики в “Моби Дике” носили велюровые треники и атласные бейсбольные куртки нежно-рыжего цвета.

Старый торчок позвонил по мобильному. Подождал, настороженно оглядывая нас. Потом позвонил еще раз, развернулся и побрел куда-то вглубь кафе, разговаривая по телефону, прижав, словно истеричная домохозяйка, ладонь к щеке – индонезиец же так и остался стоять возле двери, неестественно застыв, наблюдая за нами. Разговор был недолгий, потом торчок вернулся, нахмурил лоб, с видимой неохотой принялся выискивать на кольце нужный ключ, вертеть им в замке. Не успели мы зайти, как он принялся, размахивая руками, жаловаться на что-то Виктору-Вишне, а подошедший к нам индонезиец слушал все это, сложив на груди руки, подпирая стену.

Что-то неладное, это точно. Кому-то что-то не по нраву. На каком языке они говорят? На румынском? На чешском? О чем они говорили, я и понятия не имел, но Виктор-Вишня держался с ледяным, сердитым видом, а седой торчок распалялся все больше и больше – злился? да нет, раздражался, канючил, пресмыкался даже, голос у него делался все плаксивее, а индонезиец все это время так и глядел на нас с жутковатой неподвижностью анаконды. Я стоял метрах в трех от них, несмотря на то что Юрий, державший сумку с деньгами, дышал мне в затылок – и с нарочито непроницаемым лицом делал вид, что читаю надписи и объявления на стенах: “Гринпис”, “В мехах не входить!”, “У нас есть блюда для веганов!”, “Под защитой ангелов!”. Я не раз покупал наркоту в сомнительных местах (в клоповниках в испанском Гарлеме, на зассанных лестничных клетках многоэтажек в Сент-Николасе), а потому мне это все было неинтересно, так как – ну, по моему опыту – все сделки такого рода проходили примерно одинаково. Стоишь расслабленно, скучаешь, пока не спросят – сам не открываешь рта, а когда открываешь – отвечаешь равнодушно, получил, что хотел, – сразу уходишь.

– Под защитой ангелов, видал, блин? – прошептал мне на ухо беззвучно подошедший Борис.

Я промолчал. Столько лет прошло, а нам все так же ничего не стоило сдвинуть головы, начать перешептываться, словно на уроке у Спирсецкой, чего в сложившихся обстоятельствах все-таки, наверное, делать не стоило.

– Мы вовремя, – сказал Борис. – Ноу них один человек не пришел. Поэтому-то бабайка из склепа так дергается. Хотят, чтоб мы подождали, пока тот придет. Сами виноваты, что так часто меняли место встречи.

– Что там у них происходит?

– Там пусть Витя разбирается, – ответил он, пнув валявшийся на полу сухой клубочек шерсти. Дохлая мышь? – вздрогнул я, но потом понял, что это изжеванная кошачья игрушка, они валялись рядом с бугристым, потемневшим от мочи кошачьим лотком, который вместе с какашками и всем прочим стоял прямо под столиком на четверых.

Я раздумывал, улучшает ли работу ресторана грязный кошачий лоток, если его поставить прямо туда, где клиент может в него вляпаться (не говоря уже о том, насколько это приятно, полезно для здоровья или вообще законно), как понял вдруг, что оба они, Виктор-Вишня и старый торчок, замолчали и повернулись к нам с Юрием – торчок глядел выжидающе, настороженно, взгляд метался туда-сюда, то на меня, то на сумку, которую держал Юрий. Юрий послушно шагнул вперед, услужливо кивнув, открыл сумку, поставил ее и отошел, чтоб старикан мог туда заглянуть.

Старик, близоруко сощурившись, заглянул в нее, наморщил нос. Сварливо взвизгнув что-то, он поглядел на Вишню, но тот и не шелохнулся. Опять непонятные переговоры. Дедуля, похоже, был недоволен. Наконец он закрыл сумку, распрямился и поглядел на меня бегающими глазками.

– Фарруко, – нервно сказал я, позабыв фамилию, надеясь, что от меня не потребуют и ее назвать.

Вишня поглядел на меня: документы.

– Да, да. – Я вытащил из внутреннего кармана депозитный чек и вексель, развернул их – надеясь, что делаю это небрежно, просто, мол, проверяю перед тем, как отдать…

Франтишек. Но стоило мне протянуть руку, как – бам! словно порыв ветра, который, бывает, пронесется по дому, хлопнет дверью там, где этого и не ждешь вовсе – Витя-Вишня метнулся деду за спину и со всего размаху врезал ему рукоятью пистолета по затылку, да так, что у того слетел картуз, подогнулись колени и он, всхрапнув, повалился на пол. Индонезиец, который по-прежнему подпирал стену, казалось, испугался не меньше моего: он застыл, мы с ним резко – да что, мол, за херня? – столкнулись взглядами, чуть ли не по-дружески прямо, и я все никак не мог взять в толк, чего он не отойдет от стены, но потом оглянулся и с ужасом понял, что Борис и Юрий оба держат его на мушке: Борис аккуратно обхватил левой ладонью рукоятку пистолета, Юрий свой держал одной рукой, в другой у него была сумка с деньгами, он пятился ко входной двери.