ВПЗР: Великие писатели Земли Русской - Игорь Николаевич Свинаренко

мне интересно, и не занимаюсь тем, что мне скучно. Кстати, банком заниматься – интересно, это очень большая жизнь. Ты видишь все, что происходит вокруг тебя в экономике и политике, ты влияешь на это – это интересно. Согласись, человек всегда стремится увеличить свое влияние. Для этого есть разные способы. Тексты писать, в банке работать. Мне кажется, на уровне подсознания каждый из нас всегда стремится выбрать ту сферу, где он наиболее влиятелен. Сегодня можно писать о пути России или там о коррупции – но ты будешь невлиятелен. Вот есть блестящий публицист и мой товарищ Егор Гайдар. Кто сегодня слышит про Гайдара? Писать статьи – это с точки зрения влияния на жизнь сейчас неактуально. А банк – влияет на жизнь. Конечно, думая о том, чем мне заниматься, я интуитивно выбираю сферу, где я более влиятелен.

– Так ты, значит, хотел быть писателем в те времена, когда…

– …писатели были властителями дум. Конечно!

– Ну да, сейчас трудно так влиять на умы как это делал, к примеру, Трифонов. Сейчас слишком много писателей! Во времена Пушкина можно было в журнале тиснуть стишок – один! – и страшно прославиться. Мало было сочинителей.

– Да.

– Один стих – и вся читающая Россия не спит ночами, и Белинский с Гоголем бегут ночью поздравлять молодое дарование… В стране было – условно – десять поэтов и триста читателей.

– Вот я недавно беседовал с Ирой Прохоровой, это Мишина сестра, замечательная совершенно женщина. О поэзии. А я поэзией занимался всерьез. Критику читал, много стихов знал и знаю. У меня есть ощущение, что я, прочитав одно стихотворение, могу сказать: есть у человека дар или нет. (Хотя, может, это иллюзия.) Я говорю: Ира, я сейчас читаю всех подряд – и никого не вижу. Последний большой, на мой взгляд, поэт – это Нина Искренко. Толком ее стихов никто не знает, но все про нее слышали. Я ее читал и даже стихи перепечатывал для себя на машинке. Но она умерла. И теперь никого нет. Нету поэтов. Тогда Ира притащила десять книжек разных современных поэтов, которых она считает серьезными. И вот я поехал в Лондон, там у меня семья живет…

– Так оно, может, и лучше, по нынешним-то временам.

– Это связано только с образованием детей. В Англии мне делать нечего, я там сижу и читаю, сижу и читаю… Ну и пишу иногда. Про Прилепина я там писал. И вот интересно, как поэты в предисловиях про себя пишут! «Я вхожу в 400 лучших поэтов России», – пишет один. У них нет претензии быть великими. А по мне, быть одним из четырехсот поэтов, удобрять собой культурный слой – это не может быть целью жизни. Писать стихи – этим стоить заниматься, если есть большой дар. А стать «одним из» – очень провинциальное желание. Мы вообще становимся провинциальной страной.

– Становимся? А разве Россия не всегда была провинциальной?

– Не всегда. Были же Толстой и Достоевский – а они не провинциальны. И Чехов. Я думаю, что Чехов после Шекспира второй по числу постановок драматург в истории.

– А вот Кох, кстати, говорит, что Гринберг – это уровень Чехова. Таким образом, Гринберг идет за Шекспиром?

– Это ужас. Это все равно что сказать: «Околоноля» – уровень «Мастера и Маргариты». Это какой-то бред. Чехов – гений, абсолютный нормальный гений. Можно поставить любую пьесу Чехова, полностью поменяв авторский вывод. Феноменальная амбивалентность. Быть самым великим после смерти – точно так же, как и быть самым богатым на кладбище – мне не хочется. Мне хочется делать то, что интересно сейчас. В жизнь после смерти я, увы, не верю. Я считаю, что каждый биологический вид – муравьи, птицы, люди – имеют свои, данные им возможности. И вот в рамках этих возможностей надо прожить жизнь как можно более полно и счастливо. Вот представь, что муравей думает о бессмертии, что он хочет остаться на века, – притом что там ходят крестьяне и охотники, которые то и дело этот муравейник уничтожают. Такой муравей мне бы показался идиотом. А другой муравей прожил нормальную муравьиную жизнь. Он работал как мог, воевал и еще жил с муравьихами. Мне кажется, это очень важно и в литературе. Как писателя надо оценивать по законам его жанра, так и человека следует оценивать по человеческим возможностям, в рамках человеческой данности. Нам не дано бессмертие. Мы живем – а потом исчезнем. Мы точно не будем жить всегда. Мы не читаем никого из тех, кто был популярен сто лет назад, – за несколькими исключениями. Надо это хорошо понимать. Бессмертия не существует. И вечной памяти не существует. Надо делать все, что ты можешь сейчас. Получать удовольствие – сейчас, быть честным – сейчас, потому что есть нравственный закон внутри, вести себя прилично – сейчас. Вообще надо пытаться делать то, что ты можешь. А бессмертия нет. Мечтать о бессмертии – занятие идиотское совершенно.

– Как же так, столько религий с загробной жизнью, а ты выбрал самую невыигрышную концепцию.

– Я верю в то, что есть нравственный закон внутри человека. Это врожденное качество. Я думаю, что это природное качество не только человека, но и всех живых существ выше таракана. Но я не верю ни в загробную жизнь, ни в бессмертие.

– Наверно, это главная причина того, что ты не бросаешь банк и не уходишь в писательство. Писатель, не верящий в бессмертие, – он как-то не канает.

– Да, писатели всегда боролись за бессмертие, а это большая глупость. Вот я намедни прочитал в ЖЗЛ Алексея Варламова о Булгакове. Булгаков, Катаев, Олеша – только об этом и говорили… Все сравнивали минусы сегодняшней бедности с плюсами завтрашнего бессмертия. И что?.. Мне так кажется, что надо быть честным (в том числе писателем) вовсе не для того, чтобы оказаться бессмертным. Честным, как известно, быть выгодно. А их всё равно через 300 лет не будет помнить никто.

– Ты так думаешь?

– Конечно. Мы уже сегодня читаем только Пушкина и Гоголя, ну ладно, и Булгакова. А Катаева и Олешу – уже нет.

– А тебя будут помнить? Как человека, который двигал экономическую науку?

– Конечно нет. Конечно нет! И вообще жить для того, чтоб тебя помнили, – это идиотизм. Идея остаться бессмертным – идиотизм. Потому что шансов на это очень мало. Тем более что, возможно, человечество кончится. Так что это вообще фикция, на мой взгляд.

– Так, значит, по-твоему, надо брать всё от жизни здесь?

– Да. Незачем мне уходить из банка. Ну вот я встал с утра – и не иду в банк. Что делать? Писать беллетристику, которую никто не читает?

– Забавно: я много раз замечал, что люди с большими деньгами начинают верить в свое бессмертие.