Столпы земли - Кен Фоллетт

Дин Болдуин добавил:

— А когда гражданская война закончится — не важно, кто победит, — ты уже не сможешь сжечь город, подобно Кингсбриджу, просто так. Это будет считаться преступлением против порядка. Ни один король не допустит такого в мирное время.

Уильям вдруг понял, куда они клонили, и это вывело его из себя.

— Тогда, похоже, все было напрасно, — сказал он и положил нож на стол. В желудке у него начались спазмы, есть он больше не мог.

— Конечно, если Алина разорится, кто-то займет ее место, — вновь вступил в разговор Уолеран.

— Что ты имеешь в виду? — не понял Уильям.

— В этом году почти вся шерсть была продана ей. А что будет через год?

— Не знаю.

— Кроме приора Филипа, все производители шерсти в округе — арендаторы либо графа, либо епископа. Ты — граф во всем, кроме официального титула, а я — епископ. Если бы мы заставили наших людей продавать все руно нам, то смогли бы взять в свои руки почти всю торговлю шерстью в графстве. А продавали бы ее на ярмарке в Ширинге. Так что, даже если кто-то еще получит лицензию, открывать свою ярмарку ему будет просто невыгодно.

Блестящая мысль! Уильям сразу понял, в чем дело.

— Мы получили бы столько же денег, сколько и Алина, — заметил он.

— Именно. — Уолеран откусил кусочек нежного мяса и стал медленно жевать, размышляя о чем-то своем. — Итак, ты сжег Кингсбридж — раз, уничтожил своего злейшего врага — два и открыл новый источник дохода — три. И все за один день. Неплохо.

Уильям влил в себя хорошую порцию вина и сразу почувствовал, как по телу разливается жар. Он посмотрел на нижний край стола, и взгляд его выхватил пухлую черноволосую девицу, которая заигрывала с двумя его воинами. Сегодня ночью он, пожалуй, ею займется. Уильям уже отчетливо представлял, как это все произойдет: он прижмет ее в углу, разложит на полу и задерет юбку, затем в его глазах на мгновение мелькнет лицо Алины с выражением ужаса и отчаяния от вида горящих складов с шерстью и он яростно ринется на девку.

Разыгравшаяся в сознании бурная сцена заставила его улыбнуться, и он медленно отрезал тонкий кусочек оленины.

* * *

Пожар в Кингсбридже потряс приора Филипа до глубины души. Неожиданный налет Уильяма и его людей, их жестокость, леденящие кровь сцены кровавой бойни и крики обезумевших жителей, его собственная беспомощность — все ошеломило и повергло его в ужас.

Самой тяжелой утратой стала смерть Тома. Он погиб в расцвете сил и таланта, так и не завершив начатого им строительства собора. Для Филипа он был самым близким другом за пределами монастыря. Каждый день они проводили в беседах и жарких спорах, вместе пытались справиться с трудностями, которые постоянно возникали то здесь то там. В Томе редкостно сочетались мудрость и скромность, и работа с ним доставляла огромное удовольствие. Невозможно было поверить в то, что он ушел навсегда.

Филип пребывал в полной растерянности. Он не обладал больше реальной властью. Сейчас ему нельзя было доверить даже коровник, не то что такой город, как Кингсбридж. Он привык считать, что, если человек добросовестно трудится и верит в Бога, его ждет в жизни только хорошее. Пожар в Кингсбридже напрочь развеял эти иллюзии. Он потерял всякий интерес к жизни и теперь, забросив работу, целыми днями просиживал в своем доме в монастыре, наблюдая, как пламя пожирает свечи на небольшом алтаре, а в голову ему лезли несвязные скорбные мысли.

И только молодой Джек знал, что надо делать. По его приказу мертвых снесли в склеп, раненых разместили в монастыре, для тех, кто жил в лугах, на другом берегу реки, организовали срочную помощь съестным. Погода стояла теплая, и все спали на воздухе. Потрясенных несчастьем горожан Джек собрал в команды по очистке территории монастыря от руин и человеческих останков, в то время как Белобрысый Катберт и брат Милиус занялись доставкой продовольствия с окрестных ферм. Через день после пожара у северных ворот монастыря выкопали сто девяносто три новые могилы, где похоронили погибших. Филип только успевал подписывать распоряжения, которые готовил Джек.

Джек считал, что большинство переживших пожар материально не сильно пострадали: в основном сгорели лачуги и кое-какая мебель. Хлеба колосились в полях, весь скот был на пастбищах, а скопленные людьми деньги лежали целыми-невредимыми там, где и были до поры зарыты, — под очагами. Больше других досталось торговцам: многие, чьи склады сгорели, были разорены, как Алина; те же, кто предусмотрительно держал часть своего состояния в серебряных монетах, могли заново начать дело.

Джек предложил немедленно приступить к восстановлению города. По его совету Филип выдал чрезвычайное распоряжение на бесплатную рубку леса в монастырских угодьях, правда, всего на неделю. В результате семь дней Кингсбридж пустовал: все жители сами выбирали и валили деревья для своих будущих домов. Джек попросил Филипа набросать план нового города, и эта идея настолько того захватила, что он моментально забыл о своей печали.

Филип, не отрываясь, работал над планом четверо суток. Вдоль монастырских стен поднимутся большие дома состоятельных ремесленников и торговцев. Он вспомнил улицы Винчестера и решил сделать Кингсбридж таким же удобным: прямые улицы, достаточно широкие для двух повозок, будут спускаться к реке, а более узкие — пересекать их. Под каждый новый дом он отвел на плане участок земли шириной двадцать четыре фута и сто двадцать футов вглубь от улиц, чтобы каждый мог иметь просторный задний двор с уборной, огородом, конюшней, коровником или свинарником. Старый мост сгорел, и необходимо было построить новый, в более удобном месте, в конце главной улицы, которая пойдет от моста в гору, мимо собора, прямо на другой конец города, как в Линкольне. Другая широкая улица будет начинаться у ворот монастыря и свяжет его с пристанью за поворотом реки по ее течению, так что все грузы можно будет перевозить в монастырь, минуя главную торговую улицу. Вокруг пристани вырастут новые небольшие домики, а бедняки поселятся ниже по течению, чтобы простота их нравов в быту не сказывалась на чистоте питьевой воды для монастыря.

И хотя работа над планом восстановления города действительно захватила Филипа, он, всякий раз на минуту отвлекаясь от нее, ощущал приступы то ярости, то глубокой скорби по погибшим. Уильям Хамлей казался ему воплощением дьявола: вряд ли кто другой мог принести столько горя людям. На лицах горожан, возвращавшихся из леса с повозками, груженными срубленными деревьями, Филип читал выражение неутешного страдания и робкой надежды.

А Джек с монахами уже переносили план Филипа с бумаги на реальную почву: разметив колышками и бечевкой участки земли, они предлагали жителям самим выбрать себе наделы. Правда, то здесь то там раздавались мрачные возгласы: «А на кой нам это? Ну как, на будущий год опять кто-нибудь все спалит?» Возможно, будь у людей хоть какая-то вера в справедливость, надежда на то, что злодеи понесут наказание, они бы воспрянули духом, но Филип, хотя и обратился с посланием к Стефану, Мод, епископу Генри, архиепископу Кентерберийскому и даже к Папе Римскому, прекрасно понимал, что во время воины привлечь к суду таких могущественных и влиятельных людей, как Уильям, было делом безнадежным.