Благородный Дом. Роман о Гонконге. Книга 2. Рискованная игра - Джеймс Клавелл

У снова посмотрел на расщелину, а потом побрел вниз по склону холма. В конце концов он нашел одного из старейшин поселка, тоже родом из Нинтока.

– А-а, Очкарик У, Полицейский У! Несколько человек из твоей семьи вон там. – Он ткнул скрюченным иссохшим пальцем наверх. – В доме твоего родственника У Вампака.

– А сколько погибло, Досточтимый Господин?

– Ети их, все эти оползни, откуда я знаю? Я что, хранитель этого склона? Пропавших без вести десятки.

Очкарик У поблагодарил его. Когда он нашел нужную лачугу, там был Девятый Дядюшка, Бабушка, жена Шестого Дядюшки и их четверо детей и жена Третьего Дядюшки с ребенком. У Пятого Дядюшки была сломана рука, и он держал ее в наспех сделанном лубке.

– А остальные? – спросил он. Не хватало семи человек.

– В земле, – сказала бабушка. – Вот чай, Очкарик У.

– Благодарю вас, Почтенная Бабушка. А Дедушка?

– Он отошел в Небытие еще до оползня. Он отошел в Небытие ночью, до оползня.

– Джосс. А Пятая Племянница?

– Нет ее. Пропала куда-то.

– Может, она еще жива?

– Может быть. Шестой Дядюшка ищет ее сейчас внизу и остальных тоже, хотя она бесполезный рот. А где мои сыновья, и их сыновья, и их?

– Джосс, – печально произнес У. Он не проклинал богов и не благословлял их. Боги совершают ошибки. – Мы воскурим «палочки судьбы»[144], чтобы они смогли благополучно переродиться, если есть это перерождение. Джосс. – Он присел на ломаный ящик. – Девятый Дядюшка, а наша мастерская, наша мастерская повреждена?

– Нет, благодарение всем богам. – Бедняга был в ступоре. Он потерял жену и троих детей, а сам каким-то чудом выбрался из грязевой пучины, которая поглотила всех. – Мастерская в целости.

– Хорошо. – Все бумаги и материалы к проекту «Фридом файтер» тоже уцелели – вместе со старой пишущей машинкой и древним копиром «Гештетнер». – Очень хорошо. Значит, так, Пятый Дядюшка, завтра ты покупаешь станок для формовки пластика. Теперь мы будем делать цветы сами. Шестой Дядюшка поможет тебе, и мы снова начнем работать.

Тот с отвращением сплюнул:

– А платить-то за него чем? Как нам начинать? Как мы сможем… – Он замолк и вытаращил глаза. Все ахнули. Очкарик У вытащил свернутые в рулончик банкноты. – Айийя, Досточтимый Младший Брат, теперь я вижу, что ты наконец поумнел и последовал примеру Змеи!

– Как мудро! – с гордостью провозгласили хором все остальные. – Благословите все боги Младшего Брата!

Молодой человек не стал возражать. Что ни скажи, все равно не поверят, пусть думают что хотят.

– Завтра же начинайте искать хороший подержанный станок. Заплатить можешь только девятьсот долларов, – сказал он старшему брату, зная, что, если нужно, можно будет выделить на это и полторы тысячи.

Потом он вышел на улицу – договориться с родственником, владельцем этой лачуги, чтобы тот сдал оставшимся без крова угол, покуда не отстроятся, – и торговался с ним, пока не счел арендную плату подходящей. Довольный тем, что сделал все возможное для клана У, Очкарик оставил родню и побрел вниз по склону назад в Главное управление. Душа разрывалась от горя, так и хотелось крикнуть богам, что это несправедливо или безрассудно – забрать у него стольких родственников, забрать Пятую Племянницу, которой всего день или два назад была дарована жизнь во время другого оползня.

«Не будь глупцом, – приказал он себе. – Джосс есть джосс. У тебя в кармане целое состояние, у тебя впереди будущее в Эс-ай, надо заниматься проектом „Фридом файтер“, а когда кому помирать – это уже решать богам.

Бедная малышка Пятая Племянница. Такая милашка, такая прелесть».

– Боги есть боги, – устало пробормотал он, повторив, как эхо, последние слова, которые слышал из ее уст, и вычеркнул ее из памяти.

18:30

Похрустывая старыми суставами и что-то бормоча про себя, А Тат поднялась по широкой лестнице Большого Дома и поковыляла дальше по Долгой галерее, которую терпеть не могла, как и эти лица: ей казалось, что они все время следят за ней. «Слишком много здесь призраков», – думала она с суеверным страхом. А Тат знала многих изображенных на портретах при жизни, ведь она выросла в этом доме и родилась в нем восемьдесят пять лет назад. «Как это нецивилизованно – держать духов в рабстве, вешая их подобия на стену! Куда лучше вверять их памяти, где и должны обитать духи».

Увидев нож, которым «Карга» пронзила сердце своего отца на портрете, она, как и всегда, поежилась. «Цзю ни ло мо, вот уж бешеная была штучка с неутолимым демоном „нефритовых врат“. Все оплакивала втайне утрату свекра, сетовала на свою судьбу: что вышла за слабака-сына, а не за отца, что ей не суждено было разделить ложе с тайбанем. Потому и пылали ее „нефритовые врата“ неутолимым огнем страсти.

Айийя, а все эти чужаки, что много лет поднимались по этим ступеням, чтобы взойти к ней, – варвары всякого роду и племени, разных лет, обличья и стати – она отметала их, как мякину, забрав и использовав их эликсир, а пламень тот как был, так и остался».

А Тат снова поежилась.

«Все боги свидетели! Воистину „нефритовые врата“ и „одноглазый монах“ суть инь и ян, воистину превечны они, воистину богоподобны, и не дано им пресытиться, в какой бы великой мере ни снедали они друг друга. Благодарение всем богам за то, что родители позволили мне принять обет целомудрия, дабы я посвятила жизнь воспитанию детей, дабы никогда не сокрушил меня „дымящийся стебель“, после чего такой же я не осталась бы уж никогда. Слава всем богам, что не каждой женщине нужны мужчины, чтобы вознестись наравне с богами. Слава всем богам, некоторые женщины предпочитают миловаться с женщинами, касаться их, целовать и наслаждаться с ними.

У «Карги» на старости лет тоже были женщины, но ей юные объятия доставляли лишь удовольствие, а не удовлетворение, как мне. Странное дело, с цивилизованной девушкой она себе забавляться позволяла, а вот с цивилизованным мужчиной, который тем или иным манером, любовными ли приспособлениями или без них, наверняка загасил бы ее огонь, – никогда. Все боги свидетели, сколько раз я ей повторяла? О таких вещах она говорила только со мной!

Бедная, какая же она была глупышка со всеми своими извращенными мечтами о власти, фантазиями изощренной похоти, как у старой вдовствующей императрицы[145], – и ни одному „жезлу“ не дано было избавить «Каргу» от кошмаров, что мучали ее всю жизнь».

А Тат оторвала взгляд от ножа и побрела дальше.

«Никогда этому Дому не быть в мире, пока кто-нибудь не вырвет нож и не выбросит его в море, проклят он или нет».