Вторая мировая война. Ад на земле - Макс Хейстингс

Главный военный прокурор сухопутных сил США отмечал резкое увеличение количества изнасилований, после того как союзные силы вошли на территорию Германии. «Мы были солдатами армии завоевателей и прибыли как завоеватели, – говорилось в его послевоенном сообщении. – Только в исключительных случаях жертвы из числа немецких женщин оказывали решительное сопротивление вооруженным насильникам… Очевидно, что жертвы изнасилований были полностью запуганы… Их страх был небезоснователен, поскольку во многих случаях немецкие граждане, пытавшиеся помешать солдатам осуществить изнасилование, были беспощадно убиты»20. Репортер Stars & Stripes в марте 1945 г. написал заметку о большом количестве изнасилований в земле Рейнланд, но ее задержал цензор, как это происходило и с другими «негативными сообщениями» о поведении союзных войск в Германии.

Разумеется, также было большое количество «полудобровольных» половых актов, способствовавших резкому росту венерических заболеваний, поскольку немецкие женщины, чтобы прокормить семью, часто в отчаянии продавали единственный товар, пользовавшийся спросом. Многие из солдат союзных сил испытывали отвращение к бесстыдству немцев: даже самые образованные из подданных Гитлера усвоили понятие о привилегиях высшей расы. Немецкие аристократы, хозяева замка на севере Германии, пригласили шотландских гвардейцев в замок; шотландцы были потрясены, обнаружив в прилегающем парке небольшой концентрационный лагерь, в котором содержалось двести истощенных голодом рабов. Когда британский офицер выразил протест, хозяин замка недоуменно ответил: «Майор, вы не понимаете. Эти люди – животные, с ними можно обращаться только как с животными».

Последние битвы англо-американских сил оказались несравненно менее кровопролитными, чем сражения на Востоке, потому что это устраивало обе стороны. Британский лейтенант Питер Уайт окриком остановил спасавшегося бегством немца: «Я прицелился ему между лопатками, с отвращением понуждая себя выстрелить в спину бегущему… но тут он осознал безнадежность своей попытки. К моей радости, он резко развернулся, швырнул винтовку в снег и быстро и четко поднял руки вверх. Затем громко и испуганно заговорил на ломаном английском: «Не стреляйте, пожалуйста, сэр!.. Гитлер плохой!.. Не стреляйте… Камрад, пожалуйста!» В то же время он внезапно сунул руку под одежду, из-за чего я чуть не выстрелил в него, потому что я боялся, что он вытащит пистолет или гранату. Вместо этого передо мной на цепочке закачались золотые карманные часы, которые он протягивал мне в качестве выкупа»21.

Западные союзники продвигались по Германии так же размеренно, как и ранее в ходе кампании с октября 1944 г. Они стремились добиться полного уничтожения нацизма, заплатив разумную цену человеческими жизнями, и занимали рубежи, согласованные с русскими, и лишь несколько раз временно прихватывали дополнительный плацдарм. Немецкие войска продолжали сопротивление, но мало кто проявлял фанатизм, как прежде в сражениях на Восточном фронте. Теперь главной задачей для побежденных было дезертировать и не оказаться убитым одной из противоборствующих сторон. Американский санитар Лео Литвак рассказал, как он оказывал помощь пожилому немцу, который был ранен при попытке добраться до американской линии обороны без оружия, очевидно, чтобы сдаться в плен:

«На нем была серая шерстяная форма и кепка, у него были огромные глаза, помятое и небритое лицо, рот кривился, когда раненый приглушенно стонал: “О-о-о… О-о-о…” Он увидел красные кресты на моих нарукавных повязках и каске, потянулся ко мне и закричал: “Фатер!” (“Отец!”). Сквозь дыру в его брюках торчал обломок бедренной кости. Я разрезал его брюки, обнажив рану в середине бедра. Он обгадился, экскременты были маленькие, твердые – серые комки, такие оставляют в лесу животные. Они провалились в штанину и облепили все вокруг перелома. От ужасного зловония было трудно дышать. Я посыпал торчащую кость сульфамидным порошком, закрыл ее компрессом, привязал свободный конец шины выше раны высоко на бедре. Его лицо быстро серело из-за надвигающегося шока. Он сказал: “Фатер, их штербе” (“Отец, я умираю”). Я сделал ему укол морфия в бедро. Ему не полегчало, и я ввел ему еще восьмую грана. Потом начался шок – синие губы, холодный пот, серая кожа, расширенные зрачки, пульс слабый и мерцающий… Я желал ему смерти, чтобы его страдания закончились поскорее ради нас обоих»22.

Основные силы вермахта и войск СС противостояли армиям Жукова, Конева и Рокоссовского: русские выставили 6,7 млн человек на фронте, простиравшемся от Балтийского до Адриатического моря. Заключительная смертельная схватка между силами двух соперничающих тиранов – Сталина и Гитлера – стала одним из самых ужасных военных столкновений в истории войн, в то время как армии Эйзенхауэра ожидали за кулисами. Происходящее было совершенно иррационально, потому что результат не вызывал сомнений, но нацистам удалось убедить достаточное количество солдат предпринять последнее жертвенное усилие. Было известно и о судьбе тех, кто уклонился от оказанной чести: школьный учитель из Восточной Пруссии Эннер Пфлаг говорил, что его перестал удивлять вид повешенных с плакатами на шее «Я дезертир» или «Я не смог защитить родину», потому что их было слишком много23.

Даже югославские партизаны Тито неохотно признавали, что отступление вермахта при превосходящих силах противника было впечатляющим. Милован Джилас писал: «Немецкие войска оставили о себе память героизма, хотя из-за господства нацизма никто во всем мире не был готов признать это… Голодные и полуодетые немецкие солдаты расчищали горные оползни, штурмовали скалистые пики, пробивали обходы. Самолеты союзников использовали их для неторопливой учебной стрельбы. У них кончалось топливо… [Они] убивали своих тяжелораненых… В конце концов, они прорвались, оставив память о своем боевом мужестве. Конечно же, немецкая армия могла воевать… без массовых убийств и газовых камер»24.

Герда, невеста парашютиста Мартина Поппеля, оказалась одной из многих немок, кто запоздало вышел из-под влияния нацистского режима, увидев, какие несчастья он принес ее стране. В январе 1945 г. она писала жениху, который служил в Голландии: «Уже нет сил терпеть этот ужасный вой бомб. Постоянно слышать этот вой, ожидать смерти в любой момент, в темном подвале, где ничего не видно, это, конечно, по-настоящему чудесная жизнь. Хоть бы это прекратилось, они на самом деле ожидают слишком многого от людей. Ты еще помнишь озеро? Кажется, мы там впервые поцеловались! Там ничего не осталось, замечательные кафе Brand и Bohning и ратуша полностью сгорели. Не хочу об этом даже и говорить. Но ты сможешь представить. Ты видел Мюнхен. Неужели все будет разрушено? Похоже, что все так и будет. Почему позволяют нашим солдатам идти на верную, бесполезную смерть, почему они позволяют, чтобы все в Германии разрушалось, зачем все эти страдания, зачем?» Позже она добавила: «Если ты будешь преданным последователем этих людей после войны – ты знаешь, о ком я говорю, – нам обязательно придется расстаться. Что они сделали из нашей красивой, великолепной Германии? Просто плакать хочется. И страшно подумать о том, как те, другие, поработят нас»25.