Голубь над Понтом - Антонин Ладинский

– Говорят, Нерадец, – ответил великий князь.

– А кто вложил ему саблю в руку?

– Откуда мне знать?

– Подумай-ка об этом хорошенько.

– Васильке?

– Воистину он.

– Не верится этому.

– Не верится? Скоро узнаешь и другое. Теперь он и против тебя замышляет и хочет соединиться с Владимиром, этим святошей и лицемером. Позаботься же о том, чтобы у тебя голова осталась на плечах.

Святополк был встревожен до глубины души.

– Истина это или ложь? – спрашивал он. – Если правда то, что ты говоришь, пусть бог будет тебе свидетель, а если ложь, пусть будет он судией для тебя.

Поглаживая в волнении длинную бороду, великий князь перебирал в памяти события. Да, смерть брата, случившаяся так неожиданно. А ведь он мог сесть после него на киевский золотой стол. Еще внимание, какое Мономах всегда оказывал князю Васильку. Любовь теребовльского князя к переменам. В самом деле, по чьему наущению Нерадец заколол Ярополка?

Давид шептал, склоняясь к самому уху великого князя:

– Если мы не схватим Василька, то знай, что ни тебе княжить в Киеве, ни мне во Владимире Волынском.

Святополк хмурился все больше и больше, сверкая острыми очами. Всякий человек цепляется обеими руками за свое достояние, а он, в накоплении серебра видевший смысл жизни, не забыл, что скитался, как бездомный пес, по чужим странам.

Шел месяц, который в языческой древности назывался грудень, а у христиан зовется ноябрь. Возвращаясь из Любеча, Василько направился в свое далекое княжество. Он переправился через Днепр у Выдобичей и поднялся в Михайлов монастырь, чтобы поужинать с монахами, беседуя с ними о небесной и земной жизни. Свой обоз теребовльский князь оставил на Руднице и, когда наступил вечер, вернулся к отрокам, чтобы переночевать там.

На другое утро к нему явился посланец от Святополка и передал приглашение своего господина:

– Великий князь просит тебя не уходить от его именин.

Но Василько торопился вернуться к себе домой.

– Скажи великому князю, что не могу остаться. Боюсь, как бы не случилась у нас война. За Теребовлем беспокойные соседи.

Позднее прискакал сам Давид Игоревич и тоже стал уговаривать молодого князя:

– Не уходи. Не добро ослушаться старшего брата.

Однако Василько стоял на своем, и Давид уехал назад ни с чем.

– Вот видишь, – нашептывал он Святополку, – почему-то Василько не хочет остаться, не слушается тебя. Значит, замышляет нечто, хотя ездит по твоей земле. Что же будет, когда он вернется в свою область? Вот увидишь, займет твои города.

– Какие города?

– Туров, и Пинск, и другие. Ты еще вспомнишь мои слова, но будет уже поздно. – Давид постучал золотым перстнем по столу.

– Как же мне поступить? – недоумевал Святополк.

– Как поступить… Позови его, пока есть время…

– А потом?

– Схвати его и выдай мне.

– А крестное целование?

– Разве он не нарушает его первым?

Святополк внял соблазнительным речам и снова послал сказать Васильку:

– Если не можешь остаться до моих именин, то хоть побывай ко мне на короткое время, и мы побеседуем с тобой вместе с Давидом.

Не догадываясь о предательстве, Василько обещал приехать в Киев. Он сел на коня, взял с собой малую дружину и направился к великому князю в гости. Стояло чудесное солнечное утро. Лужицы сковывал легкий мороз. Было приятно дышать прохладным воздухом, от которого розовели щеки у встречных девушек. Красногрудые снегири бойко клевали сладкие ягоды на придорожных рябинах. Князь с удовольствием смотрел по сторонам – на птиц, на величественные дубы, на город, вздымавшийся на горе к голубым небесам.

Вдруг на дороге появился за поворотом верный отрок, бывший в Киеве и скакавший, чтобы предупредить своего князя о грозившей ему опасности. Он схватил княжеского коня за узду и, тяжело дыша, умолял:

– Не езди туда, князь! Враги хотят убить тебя!

Не поверил Василько. Уставив свой взор вдаль, он размышлял вслух:

– Как они могут убить меня? Разве не целовали мы крест на верность друг другу?

– Не езди! – настаивал отрок. – Погибнешь во цвете лет.

Впрочем, он ничего не мог сообщить в подтверждение своих опасений, кроме слуха, пущенного в то утро на торжище.

Василько снял парчовую шапку, перекрестился и сказал:

– Да будет на все воля господня.

Вскоре он въехал со своими отроками на великокняжеский двор. Все вокруг казалось спокойным. Перед князем возвышался каменный дворец.

Святополк спустился навстречу гостю по огромным плитам лестницы, покоившейся на толстых столпах, и повел его в горницу, где уже с утра затопили зеленую изразцовую печь. Вслед за ними вошел туда и Давид Игоревич, и все трое уселись за стол. Однако Давид сидел как немой.

Святополк стал опять уговаривать Василька остаться на праздник в Киеве.

Теребовльский князь упорно отказывался:

– Не могу, брат. Я уже велел обозу идти вперед. Нагоню своих в дороге. Надо торопиться.

– Хоть пообедай у меня, – упрашивал великий князь.

Василько согласился, хотя его удивляло крайнее беспокойство Святополка и упорное молчание Давида Игоревича. Великий князь то разглаживал бороду, то потирал руки. То вставал, то снова садился. Давид же сидел с таким видом, точно замышлял злое. Но легкомысленный Василько уже забыл о предостережениях отрока, встреченного в пути под старым дубом, и чувствовал себя превосходно. Он находился у своих братьев.

Наконец Святополк встал и нерешительным голосом произнес:

– Посидите тут. Я сейчас.

Великий князь быстрыми шагами направился к двери, в страхе оглядываясь на Василька. Лицо у него перекосилось от волнения. Молодой князь и тут ничего не заметил и благодушно разговаривал с Давидом. Тот отвечал невпопад, видимо тоже объятый ужасом при мысли о злодействе, какое они, нарушая крестное целование, задумали со Святополком против брата. В сердце Давида гнездился обман, и поэтому у него не было ни голоса, ни слуха.

Посидевши немного, Давид Игоревич вытер рукою пот, выступивший у него на лбу.

– Что с тобою? – спросил его Василько.

– Жарко.

Теребовльский князь кинул взор на печь и полюбовался ее каменной красотой.

– Что-то не возвращается Святополк, – с деланым удивлением заметил Давид.

Василько посмотрел на дверь.

– Отроки! – крикнул Давид Игоревич.

Тотчас явились два отрока, что стояли на страже при дверях.