Гулящие люди - Алексей Чапыгин

– Гоже, давай роспись людей!

Рыжий знал правила, роспись была у него за пазухой – подал.

Десятник оглядел роспись, велел стрельцам пересчитать людей. Сосчитали. Ткнул пальцем в роспись, тронув шапку, спросил:

– Укрытых нет?

– Нету иных, служилой!

– А этот мужик?

– Присталой до Ярослава, нынче угребет.

Десятник крикнул стрельцам:

– Робята! Сведите мужика на нос кормы!

Стрельцы подхватили мужика, он испуганно заговорил:

– Чего вам, служилые? Я Тверицкой, тутошный!

– Тутошного, стало быть, нам и надо!

На нос насада подошел десятник.

– Рыбу ловил, мужик?

– Жорницы, служилой, становлю по ручьям… кои с берегов в Волгу…

– Знаешь ли ты, как великого государя отец, блаженной памяти Михаил Федорович, на царство в Москву шел и стоял в Спасском монастыре? С тех пор воды по Волге от Которосли-реки почесть до Костромы даны монахам в ловлю Спасскому монастырю.

– Где мне знать, служилой! Я мужик темной, грамоте не умею… Ловлю не неводом, едино што жорницы становлю, и то по ручьям.

Десятник сощурил хитрые глаза, потрогал шапку:

– Вот што, рыбак! Ежели скажешь, кого тот рыжой укрыл и где – его словам я не верю, – тогда садись, греби к дому, не скажешь – будет иное: пойдешь с нами на спрос к воеводе. Воевода нынче не дома, так мы тебя, покеда он вернетца, в тюрьму кинем. Дашь влазное в тюрьму – две деньги богорадному сторожу.

– Граблен я, ни гроша в кармане.

– Тогда на правеж поставим, будем бить! Еще то – воевода даст тебя монастырю головой, а власти Спасского всем ведомы – обдерут до нитки.

– Вот как из человека пса делают! Поклеп мой неволя велит: есть у хозяина насада един молочший, в трюм мешками зарыт…

Десятник радостно сдернул с головы шапку, ударил ею себя по колену.

– Есть? Я так и знал! Веди!

Мужик показал трюм.

Стрельцы откидали мешки, а Сеньке сказали:

– Вылезай – приехал!

Сенька вышел, крикнул:

– Хозяин! Дай мою суму и прощай!

– Прощай, Гришенька! Сума твоя вот. А ты, – показал мужику веснушчатый кулак рыжий, – за хлеб-соль навозом платить – сволочь!

– Неволя велела, хозяин! Угребу, не серчай. – Мужик спустился в лодку.

Сенькину суму взял стрелец:

– Эво набита чем? Хребет сломишь,

– Пущай несет сам! – приказал десятник.

Сенька принял суму. В голове мелькнуло: «Не вынуть ли пистолеты? Много бою, иные набегут? Краше из тюрьмы уйду!»

Рыжий, когда стрельцы ушли, выругал их матерно и крикнул так, что в берегах отдалось:

– Снимай караван, товарищ-и! Проклятое место!

Идя от Которосли мелким лесом, Сенька видел вдали восемь высоких башен и в двух – два вестовых колокола. Подумал: «Этот Бутурлин поднял город, поди и из тюрьмы легко не уйдешь? Как там Домка, цела ли?» Стрельцы, держа Сеньку на виду, говорили свое:

– И сила, братыя, у Волги!

– А чего?

– Бык долиной двадцать и восемь саженцов да в широту три, сваи биты, рублен в лапу, землей снутри засыпан, а во – обвалилси!

– Из веков сила несусветная, волжская вода!

– Ёна бы и Ярослав смыла, да Медвежий овраг спасает, много воды берет!

На воеводском дворе встретил Сеньку седой старик, богорадной сторож, оглядел, развел руками, воскликнул:

– Да ужели опять Гришка к нам попал?!

– Правда, богорадной. Начальник каравана, где он плыл, звал его Гришкой! – сказал стрелецкий десятник, шевеля новую свою шапку.

– Оброс, посутулился малость, а все ж, сдаетца мне, он тот!

– Вот радость нам. С воеводой допытаем ужо, куды девали разбойники старого боярина?

Сенька молчал. Думал: «Пытки не миновать, коли жив этот пес!» Богорадной постучал в двери подклета близ поварни:

– Эй, Матвевна, выди-ко, гостя привели.

Отворилась дверь, неторопливо вышла Домка. Стрелец сдернул с Сеньки суму, передал ей, сказал:

– Принимай гостинцы! Кажи воеводе!

Домка приняла суму, кинула за дверь, откуда вышла, оглянулась на Сеньку. Он стоял молча. Богорадной радостно задвигался.

– Огляди его, Матвевна! От годов я не зёрок деюсь, – быдто этот былой у нас разбойник Гришка?

– Воевода сыщет, старик, от его не укроетца, – сурово сказала Домка.

– Так вы, служилые, гостя дорогого ведите-ка ко мне в тюрьму! – суетился богорадной.

– Погоди, дедушка! Федор Васильич снятых с насадов гулящих не велит в тюрьму водить.

– А как с им, Матвевна?

– Вот так! Отпирать тюрьму, вкинуть да вынимать – опасно. И время лишне идет. Ближе есть место, под рукой. К допросу скорее. Вот тут, анбар каменной – из него и без желез не уйти.

– Ты, Матвевна, норов воеводин ближе ведаешь! Сажайте, служилые, в анбар, а я за замком сбегаю.

– Лишне, не трудись, дедушка! Замков не занимать!

Домка ушла, вернулась быстро с замком.

– Сажайте!

Амбар был пустой, распахнув его, Сеньку ввели стрельцы. Богорадной туда заглянул, перекрестился, говорил:

– Вот, вот, слава Богу! Ну, кабы тот Гришка.

Домка, запирая амбар, накидывая поперечный замет и вешая замок, сурово, громко сказала:

– Не тамашись, гулящий! Не будешь смирен – уймем!

– Уймем, Матвевна!

Богорадной прощупал стены амбара и оглядел кругом – впрямь до воеводы места лучше не искать! Богорадной и стрельцы ушли.

За домом воеводы в сумраке чернеют у забора в конце двора вековые деревья. Хмельники разрослись в целую зеленую рощу. Это наскоро видел Сенька, когда Домка осторожно выпустила его из амбара. На дворе тишина, спать ложились рано, только за воротами сторож, расхаживая, пробил раз и два в деревянную доску, да караульные за тыном и мостом у тюрьмы изредка перекликались.

– Гляди-и!

– Гляжу-у!

За хмельниками в курятнике пропел первый петух.

Воздух помутнел. Волга дыхнула туманом. Домка на амбар навесила замок, как и был. Сеньку провела в подклет. Заперла подклет изнутри, велела ему раздеться и умыться.

– Скинь рубаху, порты, одежь чистое.

В обширном подклете было прохладно, и в нем – ни мух, ни комаров. Подклет освещен только лампадкой. Домка послушала в оконце звуки двора, потом оконце задвинула изнутри ставнем. На столе среди подклета был ужин. Сенька поел и водки выпил. Домка, когда он кончил есть, взяла его за руку, повела в угол к двум сонным мальчикам, они спали в тени под широкой божницей. Свет лампадки не касался их лиц, дети спали крепко. Домка сказала: