Словарь Ламприера - Лоуренс Норфолк

Внизу, под городом, погруженным во мрак, под толпами людей, огнями факелов и обманными горизонтами ночного неба, вздымалась и тряслась земля. Из пылающих руин восставала Рошель. Септимус торопливо шагал по улицам, Ламприер то цеплялся за своего спутника, то, в свою очередь, поддерживал его. Знакомая комната. Знакомые подозрения. Души рошельцев волновались и трепетали, Ламприер засыпал его своими вопросами. Потом — передышка: Ламприер наконец собрал воедино последние обломки мозаики, разбросанной вокруг него усилиями Девятки. Огромная белая луна сияла в окне. Ламприер соединил символ на перстне с водяным знаком, водяной знак — с гаванью и гавань — с заветным именем… Септимус попытался предложить ему ответный дар. Он перебирал в уме формулировки, потянувшись в этот последний миг к родственной душе, но Ламприер был слишком неловок, Девятка была слишком близка, наступило время расплаты. Признания, которые приходили на ум Септимусу, запоздали… брат, родная душа, — слишком поздно. Ламприер уже стоял перед пастью Зверя, все еще ничего не понимая, повернувшись спиной к Септимусу, и с губ его вот-вот должно было слететь имя города. Септимус оказался неважным режиссером. Он забыл, что это последняя сцена, в которой они должны играть вместе. Кукловоды ждут его, и он не должен вызвать никаких подозрений. «Это началось здесь, в…» Да, подумал он и нанес удар своему другу. Все это началось в Рошели. В лунном свете лицо юноши казалось спокойным и умиротворенным. Теперь можно было начинать эндшпиль. Пора спуститься под землю — им обоим. Септимус проберется по тайным туннелям в недрах осажденного города, сжимая в руках пороховую мину. Подземный Зверь откроет перед ними свои ужасные глубины, свои зловещие цели, но его собственный замысел был еще глубже, а цель его — предельно ясна. Дуга гигантского эллипса замкнулась, и, оставляя Ламприера неподалеку от трупа, который он сочтет телом своего предка, Септимус снова вспомнил свой первый полет далекой ноябрьской ночью. Тогда он только начал свой путь, который приведет его сюда, в эту конечную точку, через долгие годы испытаний. Души в своей темнице принялись метаться кругами, трепетать и вскрикивать. Ламприер остался лежать в туннеле, а Септимус двинулся дальше к огромному аванзалу.

Возмездие. Души рошельцев сбились теснее, собрались и устремились к заветной цели. Септимус ждал перед дверью, пока соберутся все игроки. Он видел, как мимо проходит Ламприер; его ведет Жак. Он чувствовал присутствие некоего существа, находящегося там, за дверью, и это существо влекло его к себе неодолимо. Собрались все его тени, все двойники, сливаясь наконец с оригиналом. Септимус — это армия, осадившая тех, кто скрывается за дверью. Чернокрылые души рошельцев вьются вокруг него, громоздясь в огромную фигуру, и вот он уже узнает это лицо — лицо своей матери, только оно как будто вывернуто наизнанку, тени падают там, где должен быть свет, и наоборот. Ореол пламени над ее головой угольно-черен. Глаза ее — пылающие огни. Когда она открывает рот, Септимус вспоминает о том, как в полу цитадели раскрылась пасть, в которой пылал огонь. Хрустит гравий, чьи-то шаги торопятся прочь от двери, мимо него. Потом — снова шаги. Дверь на мгновение вспыхивает, как желтый глаз. Лицо матери то исчезает, то возникает вновь, меняется, оставаясь неизменным. Септимус слышит шум воды, только сейчас это уже не дальний рокот моря у стен цитадели, а бурный поток, мчащийся вниз по гравию, навстречу дальней двери, ведущей в их главный зал. Потом раздаются стенания фурий. С визгом и грохотом по подземным туннелям мчатся древние богини возмездия, Тисифона, Мегера и Алекто, в ореоле мертвенного света. Утробы их разверзаются с оглушительным треском, и ядовитые пары заполняют воздух, содержимое трюмов трех кораблей смешивается под сводами аванзала. Лицо матери искажает ужасная судорога, губы медленно повторяют предсмертный приказ: «Найди его». Души рошельцев О1чаянно кричат, их последнее послание накладывается на слова матери, и вот уже обе задачи сливаются воедино, как гибельные облака, исторгшиеся из трюмов разбитых кораблей. «Скажи ему». Септимус движется к двери сквозь хаос кораблекрушения. Все личины сброшены, осталось лишь его настоящее лицо, обезображенное огнем лицо младенца. Души захлебываются в рыданиях, и Септимус чувствует, что решился. «Убей его».

Кого ожидал он встретить здесь, за последним порогом? Монстра? Притаившегося Люцифера? Жалкое существо беспомощно корчилось в своем кресле. Рот его превратился в бесформенную яму, черты лица были почти неразличимы. Когда дверь раскололась и рухнула, пламя свечей вспыхнуло ярче. За спиной ангела возмездия кружились и сталкивались корабли, в воздухе повисло удушливое облако. Существо в кресле пыталось приподняться, но руки не могли выдержать вес его тела. Септимус схватил лампу и поднес к лицу существа. Франсуа отчаянно задергался. Неужели столько лет он искал этого человека? Души рошельцев стонали, завывали. Ослепшие фурии бились друг о друга. Он зашел так далеко, он прошел такой долгий путь… неужели он искал это жалкое, трясущееся создание? Но души рошельцев не позволили ему усомниться. Они твердили ему, что, даже если спичка, от которой вспыхнули костры в подвалах рошельской цитадели, находилась за сотню лиг от этого существа, все равно это его руки развели огонь. Это тот, кто предал Рошель. Существо отвернулось и зажмурило глаза, ибо оно не могло смотреть на Септимуса. Септимус все еще колебался. Души приутихли, потом умолкли совсем, и снова перед ним появилось лицо матери, обрамленное черным ореолом. Губы зашевелились. «Убей его». Но этого было мало. Только этого существа, дрожащего в кресле, было недостаточно. Душ было слишком много, противовес слишком тяжел. Рошельцы не успокоятся на этом. «Да, — пронеслись у него в мыслях ее слова, — и ради них тоже, но прежде всего — ради нас. Ради нас, сын мой. Он предал в первую очередь нас…» Септимус увидел, как мать тянется к окну, остальные дети уже исчезли среди огня. В эту секунду он больше, чем когда-либо, рвался на вольный воздух, в просторное небо. Он предал в первую очередь нас… Но как? Как это могло случиться? Существо в кресле бессильно хныкало. Септимус взвесил на руке лампу и взглянул на тучу пороха, кружащуюся за дверью. «Ты знаешь, кто он». Септимус уже занес руку, чтобы швырнуть роковое пламя в это облако, но он все еще не понимал. Существо в кресле взмахнуло руками, а лицо матери превратилось в пылающее пророчество взрыва, готового прогреметь в аванзале. И в тот момент, когда огни лампы метнулись навстречу гибельной смеси, глаза матери вспыхнули ярче и губы ее наконец шевельнулись, отвечая на последний вопрос: «Он — твой отец»…

Ось X и ось Y , перпендикулярные векторы двух Ламприеров, каждый движется по своему пути, один поднимается в небо, другой плывет на запад через бескрайний простор океана. Септимус Прецепс Ламприер узнал это существо, съежившееся в кресле, узнал этого Лжеламприера, предавшего огню свою жену и детей, но позабывшего об одной-единственной крохотной частичке, промелькнувшей ослепительным метеором на фоне рассветного неба Рошели; он узнал этого человека, жившего так долго лишь для того, чтобы увидеть, как сын его вернется к нему, разыскав его здесь, в самом центре лабиринта, ставшего теперь его могилой: это был Франсуа. Септимус видел, как тело его отца погружается в стремительный поток, как его охватывает пламя, извергнутое яростными фуриями, как темное бремя земли крошит его на части, когда подземный Зверь забился в предсмертной агонии. Лицо матери померкло, огонь в ее глазах сменился иным, прозрачным светом; небо распахнуло перед Септимусом свои долгожданные объятия. Слишком долго он блуждал между двух стихий. По сторонам от него выстроились в две шеренги отмщенные рошельцы. Крылья его покрылись крохотными тенями отлетающих душ; души цеплялись за него и порхали трепетными бабочками, раскачивая его, словно гирю возносящегося в небо маятника. Воздух волнами накатывал на него, и он мчался вперед через полые извивы и спирали, стремящиеся к единственной неподвижной точке. Он поднимался вместе с маятником, взлетающим все выше и выше с каждым взмахом. Души рошельцев вырвались из темницы, и Септимус прощался с ними, прощался со всеми своими двойниками, ни одним из которых он так и не стал, прощался с Ламприером, и благодарил их всех, и прощался, atqueinperpetuum, frater, aveatquevale … Он поднимался, пронзая слои воздуха, прогибающиеся и рвущиеся, пропуская его дальше, и гигантские дуги разворачивались восходящим зигзагом, необъятной улыбкой аллигатора, бесконечными ступенями зиккурата, на вершине которого нет никакого бога, а есть только ты сам, конец всего, цепочка неизвестных величин, низвергающаяся с небесных высот лестницей испытаний для претеритов, толпящихся внизу.