Красно-коричневый - Александр Проханов
Шрифт:
Интервал:
Еще одна короткая война была кончена. Он, Хлопьянов, уцелел и на этой войне, чтобы испытать еще одно поражение.
Держа листок на весу, словно на нем был рассыпан невидимый бисер, Хлопьянов двинулся в сумеречные коридоры, пахнущие гарью и сыростью, кислой медью и кровью, смрадом уборных и вонью истлевших одежд – запахами поражения. Нес перед собой хрупкий, с рассыпанным бисером листок.
Он передал приказ Руцкого о сдаче оружия казачьему наряду – парням в фуражках и косматых папахах, охранявших спуск к подъезду. Тут же, на носилках, перевязанный, с голым, часто дышащим животом, лежал сотник Мороз. Лицо его было серым, нос заострился и посинел, борода и усы, еще недавно золотые и пышные, потускнели и полиняли, были похожи на ком рыжей пакли.
– Полковник, – сказал из носилок Мороз, глядя на Хлопьянова блестящими глазами, утонувшими в костяных глазницах. – Мой автомат у тебя!.. Верни!.. Пусть мои хлопцы меня пристрелят!.. Живым не отдавайте!.. Мучать будут!.. Как Тараса Бульбу, сожгут!.. Пристрелите меня, Христом Богом прошу!..
– Ладно, сотник, лежи, не греши!.. – перебил его казак в ободранной шинели, из-под которой сочно краснели лампасы. – Мы тебя вынесем, выходим!.. Еще погуляем с тобой!..
Хлопьянов вышел на позицию, где на матрасах залегли автоматчики. На их рукавах краснели шевроны с бело-алой Звездой Богородицы. Вождь был среди них. Принял от Хлопьянова лист с приказом. Внимательно читал, водя по странице глазами. Прочитал и обратился к соратникам:
– Приказ подлежит исполнению. Сопротивление прекращаем. Но оружие не сдаем. Выносим на себе. Это не главный бой. Главный бой впереди, – он вернул Хлопьянову лист с приказом. Повернулся к здоровенному русобородому соратнику: – Подготовиться к отходу. Группу прорыва – к вентиляционному люку. Оружие складировать в схронах. Остальным вымыть руки, смыть смазку и пороховую гарь. Спороть шевроны. Выходим по одному. Сбор в лесу, сегодня в девятнадцать часов. – Он легко поднялся, бережно отер рукавом цевье автомата.
Хлопьянов собирался покинуть позицию, двинулся по коридору, но его остановил Николай. Взволнованно задышал, шагая рядом:
– Я автомат не отдам!.. Буду здесь!.. До последнего патрона!.. Живым не дамся!.. Маме моей позвоните!.. Прощайте!.. Слава России!.. – он кивнул. Не дожидаясь ответа, пошел, побежал вверх по ступенькам, где уже не было постов и защитников, а разгорался, сжирал этажи огромный гудящий пожар.
Хлопьянов не остановил его. Нес листок, не понимая, какой его наделили ролью – благородного спасителя жизней или темного вестника поражения.
На посту, где у лифтов дежурили бойцы из «Союза офицеров», приказ Руцкова читали немолодые опрятные люди, вооруженные автоматами. Их было несколько, склонивших свои седоватые головы к листку бумаги. Первый, кто дочитал, круглоголовый крепыш, двинулся на Хлопьянова, наставил на него автомат:
– Предатели!.. Опять, вашу мать, предали!.. Руцкой, вашу мать, предатель!.. Пулю в лоб, и выбросить в окно предателя!.. Стояли и будем стоять!..
Его оттесняли от Хлопьянова, пытались отобрать автомат. А он отбивался, плевался, хрипел:
– Пристрелить Руцкого, собаку!..
Хлопьянов обходил посты, завалы из поломанной мебели, доты, построенные из перевернутых бронированных сейфов. Группа бритоголовых, в кожаных куртках, обороняла северное направление. Изучали приказ. Передавали друг другу листок. Всматривались в подпись. Вернули приказ Хлопьянову. Их командир с лицом боксера, в шрамах, рубцах и вмятинах, с золотой цепью на шее, поднял автомат за ствол и шмякнул прикладом об пол. Полетели щепки, винты. Он снова ударил, ломая оружие. Его товарищи вслед за ним ловко и быстро разбили свои автоматы. Кинули на пол избитое железо.
На нижнем посту скопились баррикадники, вооруженные железными прутьями и обрезками арматуры. Долговязый закопченный детина с кровавым бинтом на лбу прочитал приказ. Ухмыльнулся. Крутанул раненной, с запекшимися волосами головой.
– Ну вы, ребята, даете!..
Обнажил в смехе желтые прокуренные зубы.
– Ну вы молодцы, ничего не скажешь!..
Напряг длинную жилистую шею, на которой заиграла черная вена.
– Ну вы, парни, загнули, с вами не соскучишься!..
Охлопывал себя по бокам костлявыми руками, словно искал в карманах сигареты. Сделал ногами коленце, зашлепав по полу большущими полуразвалившимися башмаками.
– Ну вы, ребята, вообще!..
Он плясал на полу, топал башмаками, приседал, растопыривал руки, бил себя по подметкам, по ягодицам, крутил во все стороны забинтованной головой, хохотал. Его смех переходил в рыдания. Товарищи обнимали его. Охватывали худое дрожащее тело. Отирали темные, бегущие по щетине слезы. А он все дергался, смеялся, пытался танцевать, приговаривая:
– Ну вы, ребята, вообще!..
Весть о капитуляции летела по этажам, проникала сквозь стены в депутатский зал, в кабинеты, в закоулки и переходы. Достигала отдаленных постов, развернутых в коридорах лазаретов. Весь Дом наполнился шевелением, страданием, ропотом. Люди поднимали с носилок свои простреленные тела, вынимали из бойниц стволы автоматов, дышали на отекающие огарки свечей. Ужасались, спрашивали друг друга: что будет? Почему их отдают на расправу?
Хлопьянов вернулся к центральному входу, где Красный генерал, оповещенный о капитуляции, все так же сидел на опрокинутом ящике. Приднестровцы в черных беретах не выпускали оружия. Недоверчиво, зло глядели на пробегавших мимо взбудораженных людей.
Хлопьянов протянул Красному генералу приказ. Тот, не принимая его из рук Хлопьянова, заглянул в него круглыми, золотыми от солнца глазами. Лицо его было страшным, черным. Сквозь кожу проступили кости черепа, словно на лице выгорела вся плоть, сухая обожженная кожа приклеилась к костяному подбородку и лбу, и только глаза одиноко и дико отражали золотое солнце.
– Не себя, Россию жалко! – сказал генерал, и такая боль была в его голосе, словно страдали не только его душа и тело, но и воздух, окружавший его, и весь исстрелянный, израненный Дом, отдаваемый на поругание и смерть.
Сверху в лестничный проем уже сбрасывали автоматы. Они с грохотом ударяли о мраморный пол, подскакивали, раскалывались в щепки. Приднестровцы по приказу своего командира аккуратно, в ряд складывали закопченные автоматы на белые ступени. Хлопьянов дождался, когда разогнет могучую спину приднестровец в темном бушлате, укладывающий свое длинноствольное оружие. Опустил автомат на ступеньку. Подумал, отстегнул кобуру с пистолетом, бросил ее в груду вороненых стволов.
В холл снаружи проникли бойцы «Альфы» в яйцевидных шлемах, с длинноствольными автоматами. Осторожные, недоверчивые, заняли позицию у дверей, у лестницы, у груды брошенного оружия. Другие бойцы выстроились у портала, образуя на пандусе длинный коридор, к спуску, к набережной, где подкатывали один за одним бэтээры, сгружались войска, ОМОН, стремились в Дом. Но «Альфа» не пускала, оттесняла взмахами автоматов.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!