Зеркало и свет - Хилари Мантел

Зовите-меня он говорит: передайте Марии новое предложение, но ждите всегдашнего ответа: я предпочла бы остаться незамужней, однако покорюсь отцу. Выслушайте и удалитесь; перечислите достоинства герцога Баварского, только не убеждайте ее слишком настойчиво. Потому что после вашего отъезда она станет кричать, что не пойдет за лютеранина и пусть ее лучше бросят на растерзание диким зверям.

Герцог Филип пришелся Генриху по душе. Тот ведет гостя в свои уайтхоллские покои показать Генриха на стене. Если король и видит расхождение между монархом кисти Ганса и человеком, который его показывает, то ничуть этим не смущается.

– Посмотрите на мою покойную королеву, – говорит он. – Превосходнейшая из женщин.

Они беседуют по-латыни. Филип кланяется портрету.

– Посмотрите на моего отца. – Король переходит на английский: – Знаете ли вы, что у него было всего семь кораблей, из них только пять исправных? А я отрядил в Кале пятьдесят кораблей для того лишь, чтобы доставить сюда вашу кузину, принцессу Клевскую.

Старый король за спиной у сына немного съеживается.

– Поздравляю вас, – отвечает Филип. Он не говорит по-английски, но общую суть улавливает. – Доблестнейшего из государей, – добавляет герцог.

Король отводит гостя в сторонку. Филип воевал против турок, когда те осадили Вену. Король хочет послушать рассказы о сражениях. Они проводят вместе остаток дня.

Через день или два он вместе с Рейфом отправляется в Энфилд – лично побеседовать с леди Марией.

– Сам ваш приезд покажет, что ее отец хочет этого брака, – говорит Рейф.

Генрих уже обсуждает условия. Попросил составить черновой договор.

Мария заставила его ждать, но он видит, что она наряжалась: черное бархатное платье, розовый атласный лиф.

– Как дорога, милорд?

– Ужасная, – отвечает он. – Однако проехать можно. Мы сумеем отвезти вас в Гринвич, если вашему батюшке угодно будет так распорядиться. Ваши новые покои в Уайтхолле почти готовы. Я как раз досушиваю лепнину. На прошлой неделе говорил с мастерами витражей.

– «ГА-ГА»? – спрашивает она.

– Да. И геральдические знаки королевы.

– Мне это странно, – говорит Мария. – Называть ее королевой. Хотя мы ее еще не видели. И все же. Я поздравляю милорда отца. Разумеется.

– Герцог Филип прекрасно сложен, – говорит он. – Белокур. Глаза голубые. Цвет кожи примерно как был у госпожи вашей матушки.

Она смотрит в окно.

– Я подумал, мастер Ризли мог этого не упомянуть.

Она кладет руки на колени и тихонько напевает: «Увидите, что дрозд строит храм на холме…»

– Чего бы мы не хотели, так это вашего отказа на позднем этапе, – объясняет он. – Вы говорите да, да, да, а потом в последнюю минуту говорите нет. Поскольку это поставит короля в неудобное положение.

– Да, – отвечает она. – Нет.

Он ждет.

– Да, это поставит его в неудобное положение. Нет, я так не поступлю. Я сказала, что покорюсь.

– Король – любящий отец и не вынудит вас к браку с тем, кого вы не сможете полюбить.

Мария поднимает бровь:

– Однако он вынудил Мег Дуглас отказаться от брака с тем, за кого она готова была умереть.

– А, Правдивый Том, – говорит он. – Он не стоил того, чтобы ради него умерла принцесса.

– Любовь слепа, – отвечает Мария.

– Не обязательно. Вам следует увидеть его. Филипа.

Рейф говорит:

– Вы же хотите вернуться ко двору? Я уверен, что хотите.

– Мастер Сэдлер, почему вы говорите со мной как с маленькой?

Рейф в досаде хватает шляпу. Он, хранитель малой печати, отвечает:

– Потому что вы нас вынуждаете.

Он проходит через комнату, берет Марию за руку:

– Умоляю вас, миледи. Ведите себя не как ребенок, а как взрослая женщина. Позвольте судьбе вас вести, не дожидаясь, когда она потащит вас силой.

Снаружи Рейф говорит:

– Она с ним увидится. Ей любопытно, я чувствую. А что посоветовал бы Шапюи, будь он здесь? Сказал бы, не гневите короля.

Он кивает. Он забыл разыграть карту Шапюи. Впрочем, мысли его заняты более крупной игрой.

В Лондоне он садится за стол с епископом Тунстоллом, и они прорабатывают условия. Филип может увезти Марию с собой за собственный счет.

– Хорошо, – говорит епископ. – Вы уже однажды получили ее подпись под документом, милорд. Бог весть как вы принудили ее к покорности, но ведь принудили же.

Он бросает перо:

– Но если придется на руках нести ее под благословение, я этого делать не стану. Пусть король сам ее тащит.

– Меня он не попросит, – сухо замечает Тунстолл. – Мне шестьдесят пять. У преклонного возраста есть свои привилегии. Как вы убедитесь, милорд, если Господь, как я Его молю, дарует вам долгую жизнь.

После лета отдыха, после осени в лесах и полях король выглядит нездоровым: лицо осунувшееся, бледное, как непропеченный хлеб. Они сидят над письмами из-за границы, света мало, воздух черновато-серый, цвета разведенных чернил. За окном воображаемая страна, залитые пастбища и мокрые рощи, затопленные леса и поля, глинобитные стены и соломенные крыши, церкви и крестьянские усадьбы.

Уайетт по пути в Париж нагнал короля Франциска. Последовал пустой обмен комплиментами: Уайетт поздравил Франциска, что тот долго сохраняет дружбу с императором, а Франциск, приложив руку к сердцу, поклялся в неизменной любви к своему английскому собрату Генриху.

Затем Уайетт пустился вдогонку императору. Тот же бессмысленный обмен учтивостями; но затем кто-то упоминает Гельдерн, территорию, которую молодой герцог Клевский объявил своей. Карл выходит из себя. Пусть Генрих даст новому шурину совет: подчиниться сюзерену и отказаться от притязаний на Гельдерн. Иначе его накажут, как наказывают молодых и дерзких. Пусть поостережется.

Уайетт изумлен. Карл сдержан и немногословен. Почти никогда не высказывается открыто, действует исподволь. Так что означает этот внезапный гнев? Пошлет ли император войска против нашего нового союзника?

Император встретился с Франциском. Говорят, они будут вместе праздновать Рождество и пробудут в Париже до Нового года. Даже папа боится их тайных переговоров. Уайетт находит агентов Рима, прячущихся по углам. Говорит: я узнаю для вас, о чем совещаются государи, а вы найдите для меня предлог бывать в их обществе каждый день.

– Их якобы согласие, – говорит Генрих. – Ни один не смеет повернуться к другому спиной. Оттого-то они и в одном городе. Это не дружба, а ее противоположность.

– И все равно, – отвечает он, – их союз длится дольше, чем мы предполагали.