Можно и нельзя - Виктория Токарева

— А между прочим, неудобно, — сказала вдруг Шуркина жена. — Звонить старому человеку среди ночи и отсылать его на другой конец Москвы. Не так уж мы его хорошо знаем, и не такие уж у нас отношения.

— Но если от этого зависит жизнь человека, — возразил хозяин, как бы оказывая на Шурку давление.

— Между прочим, в Склифосовского свои специалисты, — сказала Шуркина жена, — и, посылая своего, мы как бы оказываем недоверие им. Это даже неэтично.

— Но если внутренние специалисты будут знать, что Рудик не с улицы, они совершенно иначе к нему будут относиться, — сказала некрасивая подруга. — Это человеческая психология.

— Так все с улицы. Отделение дорожных травм, — компетентно заявил Эдик.

— У врачей своя психология, — заметил дальний родственник. — Они во всех случаях сделают все, что от них зависит.

— Но что же делать? — в отчаянье спросила хозяйка.

— Мы ведь не можем ничего не делать!

— Надо позвонить в Склифосовского, навести справки.

— Звони! — приказали Шурке, поскольку он сидел возле телефона.

— А куда звонить?

— Узнай по ноль девять.

— Что — по ноль девять?

— Ну, спроси сначала институт Склифосовского. Потом спроси отделение травматологии, — руководил Эдик. — А потом позвони туда и узнай конкретно про Рудика.

Шурка стал звонить ноль девять.

— Занято, — сказал он. — Поздравляют, наверное.

— В справочном не поздравляют.

— Почему? Что там, не люди?

По телевизору объявили Аркадия Райкина.

Все отвернулись от Шурки и стали смотреть на экран.

— Иди в другую комнату, — попросила его жена. — Ты нам мешаешь и отвлекаешься сам.

Шурка взял аппарат и, волоча за собой шнур, поплелся в другую комнату.

— Давайте ешьте! — распорядилась хозяйка. — Баранину можно есть, только пока она горячая. А то потом жир стекленеет.

Все подвезли свои стулья к столу и во мгновение растащили баранью ногу по тарелкам.

Какое-то время было тихо.

— Как ты делаешь ногу? — спросила Шуркина жена.

— Я ее вымачиваю в лимоне.

— А я в уксусе.

— Уксус это не то. Уксус — химия.

— Я понимаю диких зверей, — сказал Эдик, обгладывая кость. — Я иногда жалею, что у меня язык не такой, как у волка.

— А какой язык у волка?

— Вроде напильника. Вы когда-нибудь видели, как он полирует кости?

Все отвлеклись от тарелок и попробовали представить себе то, о чем говорил Эдик.

— А у Рудика есть семья? — спросила некрасивая подруга.

— Жена.

— Бедная…

— Бедный Рудик.

— Ему уже все равно.

— Давайте выпьем.

Все выпили и потянулись к грибам, и семь вилок встретились на одной ограниченной территории.

Красивый певец в телевизионном экране пел песню о неудачной любви. Певец ассоциировался с героем песни, и всем казалось, что он поет про себя.

— Давайте потанцуем! — вздохнула некрасивая подруга.

Все встали из-за стола и перешли в другую комнату, где на кушетке сидел с телефоном голодный и трезвый Шурка.

Включили магнитофон.

— Я ничего не слышу, — пожаловался Шурка.

— Иди в коридор.

Шурка встал и, волоча за собой шнур, отправился в коридор.

Танец «Донна Анна» был индивидуально-коллективный. В центре круга плясал один человек. Солист. А остальные, взявшись за руки, двигались медленно, потряхивая ногами и плечами, как гуцулы. Потом солист целовал одного из «гуцулов», и они менялись местами.

В кругу с удовольствием плясала некрасивая подруга, и все вдруг увидели, что полнота — это очаровательный недостаток, переходящий в достоинство.

Некрасивая подруга остановилась против малознакомого гостя и поцеловала его, возможно, за то, что он был малознаком и никого не успел разочаровать.

Малознакомый гость выскочил в круг. Он оказался почему-то без ботинок, в одних носках. Стал топтаться на одном месте, будто мял виноград. Потом перестал перебирать ногами, застыл, распахнул руки, закинув голову, но все равно было видно, что он танцует.

Хозяйка дома огляделась по сторонам и осторожно, не нарушая танца, вышла из круга. Пошла по квартире искать мужа, заглядывая по углам.

Мужа она нашла на лестничной площадке. Он стоял возле красивой подруги и объяснял ей преимущества кирпича над бетоном, а дерева — над кирпичом.

Жена слушать не стала. Она и так знала, что в дереве жить здоровее, чем в бетоне.

В квартире гремел магнитофон.

Шурка стоял в коридоре и кричал в трубку.

— Леша! Ты помнишь Ирку… черненькая такая… А ее мужа помнишь?.. Под машину попал! Да! Вот так!.. И тебя поздравляю!

Шурка клал трубку, набирал новый номер и снова кричал:

— Таня! Помнишь Рудика?.. В третьем подъезде жил, возле булочной… Ну, учился с Эдиком до седьмого класса… Ну, Эдик, неужели не помнишь?.. Еще кошек для института ловил… Ну, а у него еще брат заикался…

Хозяйка подошла к Шурке, взяла у него трубку и бросила ее на рычаг.

— Ты чего? — удивился Шурка.

— А если я попаду под машину, ты тоже будешь так всем звонить?

— Конечно! Надо же сообщить…

— А я не хочу!

Хозяйка отобрала у Шурки аппарат и бросила его на пол.

Из комнаты вышли танцующие. С площадки вернулся муж с подругой.

— Если я попаду под машину, ты перекрестишься! — крикнула хозяйка.

— Почему? — не понял Алик. — Живи, пожалуйста. Чем ты мне мешаешь?

— Ты женишься в тот же день, и твоя новая жена будет носить мои вещи.

— А что у тебя есть такого, чтобы можно было надеть? — спросила красивая подруга.

— Прекратите беспредметный разговор! — потребовал дальний родственник.

— Чего она хочет? — спросила Шуркина жена.

— Чтобы, когда она попадет под машину, я никому не говорил.

— Не скажет! — поклялась Шуркина жена.

— Не скажем! — пообещали гости.

— Господи, опять про покойников! — возмутилась красивая подруга. — Я не понимаю: это Новый год или поминки?

Хозяйка закрыла лицо руками и громко зарыдала.

Кто-то выключил магнитофон. Стало тихо и скорбно.

И в этот момент растворилась незапертая дверь, и на пороге обозначился человек. Он был в пальто и без шапки.