Обитель Апельсинового Дерева - Саманта Шеннон

– Лот.

Он присел на корточки с ней рядом. Она припала к нему, и он заключил ее в объятия, пристроил подбородок ей на макушку.

– Думаю, он поправится. – От нее пахло дымом. – Это солдат рубанул. Не змей.

Сестра припала к его груди.

– Он мертв. – Лот поцеловал ее в лоб. – Все позади, Мег.

Лицо у нее было в золе. Слезы промыли глаза, и она прижала к губам дрожащую руку.

Из-за горизонта вдали прорвались лучи света, розовые, как дикий шиповник. Под первым весенним рассветом, увенчавшим Веретенный хребет, они, прижавшись друг к другу, смотрели в вызолоченное им небо.

Бригстад, столица Вольного Ментендона, венец короны познания Запада. Сколько лет он мечтал сюда вернуться. Высокие, узкие дома, у каждого под щипцом часовой циферблат. И обливная черепица крыш. И орнамент из листьев на шпиле храма Святого, поднимающемся из сердца города.

Никлайс Рооз сидел в теплой карете, завернувшись в меховой плащ. Великая княгиня Льети, еще пребывая в Аскалонском дворце, письмом вызвала его ко двору. Его знание Востока, говорилось в письме, обогатит отношения между Ментендоном и Сейки. Возможно, его помощь понадобится и при устройстве открытых переговоров относительно условий торговли с империей Двенадцати Озер.

Ничего этого Никлайс не хотел. Двор был полон призраков. Ничего он там не найдет, кроме видений прошлого.

И все же показаться надо было. От королевского приглашения не отказываются, особенно те, кому нет охоты вновь попасть в опалу.

Карета громыхала по мосту Солнца. В окно он видел замерзшую реку Баген и заснеженные крыши потерянного им города. Впервые явившись ко двору, Никлайс ходил через этот мост пешком, а из Розентуна ему пришлось добираться на возу с сеном. Кареты тогда были ему не по карману. Мать не допускала сына до наследства, указывая, довольно справедливо, что его докторская степень обошлась в те самые деньги. Все его имущество составляли острый язык да рубашка.

Яннарту большего и не требовалось.

Левая рука у него теперь кончалась чуть ниже локтя. Ныла временами, но на такую боль можно было не обращать внимания.

На «Играющей жемчужине» смерть поцеловала его в щеку. Инисские врачи заверили, что худшее теперь позади и то, что осталось от руки, благополучно заживет. Он никогда не доверял инисским лекарям – в большинстве своем ханжам и болтунам, – но здесь ему больше ничего не оставалось, кроме как верить.

Эдаз ак-Нара смертельно ранила Безымянного Истинным Мечом. А потом, словно еще мало было подвигов на одну ночь, они с Тани Мидучи прикончили его жемчужинами. Тема для легенд, история, обреченная стать песней, – а Никлайс всю эту катавасию проспал. От этой мысли уголок губ у него кривился в усмешке. Яннарт смеялся бы до колик.

Где-то в городе звонили колокола. Кто-то сегодня венчался.

Карета миновала театр Вольного княжества. Случалось, Эдварт, переодевшись простым дворянином, выбирался с Яннартом и Никлайсом послушать оперу или концерт, посмотреть пьесу. После они непременно выпивали в Старом квартале, где Эдварт мог на время забыть о своих хлопотах. Никлайс закрыл глаза, вспоминая смех давно ушедших друзей.

Хоть кто-то из них умудрился выжить. После осады Карскаро на поиски Лаи выслали поисковую партию. Прикованный к койке «Жемчужины», терзаемый лихорадкой, Никлайс сумел кое-что припомнить о пещере, где они были пленниками, – в частности, змеившиеся по стенам красные жилы.

Лаю нашли в горе Ужаса. Полумертвую от жажды, выхаживали в полевом лазарете, а потом верховная правительница Кагудо доставила ее в Нзену на собственном корабле. После многих десятилетий скитания она вернулась на родину и уже прислала Никлайсу приглашение в гости.

Он собирался отправиться к ней вскоре, вот только прочувствует сперва, что Ментендон никуда не делся. Что он настоящий.

Карета остановилась у ворот Бригстадского дворца – строгой постройки из темного песчаника, скрывающей белый мрамор и позолоту внутри. Посыльный открыл дверцу:

– Доктор Рооз, ее высочество великая княгиня Льети приветствует твое возвращение к ментскому двору.

У него горячо защипало глаза. Отсюда он уже видел цветные стекла слуховых окон здания.

– Рано.

Слуга растерялся:

– Доктор, ее высочество ожидает тебя в полдень.

– В полдень, милый мальчик. А полдень когда еще будет. – Никлайс откинулся на спинку сиденья. – Прими, пожалуйста, мои вещи, а я пока в Старый квартал.

Посыльный неохотно распорядился.

Карета загромыхала через северную часть города, мимо книжных лавок, музеев, гильдейских зданий и пекарен. Изголодавшийся по этому зрелищу Никлайс припал к окну. Над рынками витали запахи, которые так часто грезились ему на Орисиме. Имбирь и айва в сахаре. Пироги – подденешь верхнюю корочку ножом, а под ней уложенные витками груши, сыр, сваренные вкрутую яйца. Оладьи, сбрызнутые сахарным бренди. Тартинки с яблоком – он так любил жевать их, прогуливаясь вдоль реки.

На каждом углу торговали с лотков памфлетами и трактатами. Тут Никлайсу припомнились Пуруме с Эйзару – друзья с того края света. Может быть, когда – и если – снимут морской запрет, они вместе погуляют по этим улицам.

Карета встала перед обшарпанной гостиничкой в переулке, ответвлявшемся от площади Бранна. Золотая краска на вывеске облупилась, но внутри «Солнце в славе» была точь-в-точь как ему помнилось.

У него осталось одно дело, прежде чем предстать перед княгиней. Он сам отыщет своих призраков прежде, чем они его найдут.

По обычаю Ментендона покойных хоронили там, где они родились. Лишь в редких случаях дозволялось иное.

Яннарт попал в число этих редких случаев. Обычай велел упокоить его в Зидюре, но истерзанный горем Эдварт почтил ближайшего друга могилой на Серебряном кладбище, отведенном для рода Льевелин. Вскоре после того Эдварт заразился потницей и вместе с новорожденной дочерью лег рядом.

От Старого квартала до кладбища было два шага пешком. Землю покрывал густой нетронутый снег.

Никлайс никогда не навещал этого мавзолея. Он предпочел бежать в Инис, лишь бы не признавать случившегося. Не веруя ни в какое посмертие, он не видел смысла в беседах с каменной плитой.

В мавзолее стоял ледяной холод. Надгробие украшало алебастровое изваяние покойного.

Приблизившись, Никлайс глубоко вздохнул. Неведомый художник, изобразивший черты Яннарта, хорошо знал его в молодости, лет тридцати с небольшим. На щите, символизирующем покровительство Святого, он прочел:

Никлайс накрыл надпись ладонью.

– Позади у меня твои кости. Впереди ничего. Ты умер, а я старик, – забормотал он. – Я так долго проклинал тебя, Яннарт. Я ведь тешил себя мыслью, что умру раньше. Пожалуй, я даже добивался, чтобы так и вышло. Я возненавидел тебя – память о тебе – за то, что ты ушел первым. Бросил меня.