Летописец. Книга перемен. День Ангела - Дмитрий Вересов

Свет погас в «Палас-отеле», где в лифте застряло только что прибывшее семейство Луниных-Михельсонов-Полубоевых, или Полубоевых-Луниных, или просто Полубоевых, как склонна была рекомендовать свое семейство великолепная, несравненная Оксана Иосифовна.

– Русские и сервис – понятия несовместимые, – с томной усталостью изрекла Оксана Иосифовна, шумно вздохнула и в темноте наступила на ногу сопровождавшему семейство служителю отеля, который тихо пискнул и на всякий случай прижался к пластиковой стенке, развернув ступни в первой балетной позиции, в надежде, что таким образом он сократит шансы быть травмированным острыми каблуками ее восьмидесятикилограммового великолепия. – Я же говорила тебе, Вадька!..

– Так уже поехали, – сморгнул во вновь вспыхнувшем ярком свете Вадим Михайлович Лунин-Михельсон, – и пяти минут не просидели. А в Хайфе, если ты, конечно, помнишь, мы как-то полчаса проторчали в лифте. В бытность твою вице-мэром, дорогая.

– Но свет там, между прочим, не гас, и кондиционер работал, а мы не стояли стоймя, а сидели на мягком диванчике… А тебе, Вадька, лишь бы меня подколоть, лишь бы гадость сказать. При чем тут мое вице-мэрство? Я что, электричеством ведала? Или все-таки в основном культурными мероприятиями? Подумаешь, там – полчаса, а здесь – пять минут! Пять минут, а не полчаса и не полтора, потому что мы иностранные граждане, а русским всегда было в кайф прогнуться перед заграницей! Это для тебя новость, а, Вадька?!

Лифт остановился, и двери распахнулись в мягко освещенный холл. Семейство, возглавляемое бурно кипящей Оксаной Иосифовной, препроводили в семейный «люкс». Оксана, у которой день был расписан по минутам, сразу же заняла ванную, откуда, перекрывая голосом шум воды, отдавала руководящие указания мужу и сыну. Они, впрочем, не обращали особого внимания на Оксанины распоряжения и, тихо переговариваясь о своем, мужском, секретном, легкомысленном, копошились в багаже, выуживая из чемоданов подходящую для Петербурга одежду.

– А ты, Яков, – заявила освежившаяся Оксана Иосифовна, выплывая из ванной в облаках душистого пара, – а ты, Яков, мог бы сопровождать меня на прием. Там будет очень влиятельный человек, раввин Изра…

– Оксаночка, радость моя, – раздраженно перебил жену Вадим Михайлович, – не забывай, радость моя, что у нас с Яшей тоже есть дела. Яшу, напомню тебе, ждут в консерватории, а раввинов с синагогами нам и дома хватает.

– Я всегда знала, что ты антисемит, Михельсон! – констатировала Оксана Иосифовна и, обернувшись к сыну, нежно поцеловала его. – Удачи тебе, Яшенька!

Когда же Оксана Иосифовна, расфуфыренная, позлащенная и надушенная, отбыла, отец с сыном, улыбнувшись и кивнув друг другу, с видом независимым и гордым отправились в сторону примеченного по пути бара. Дабы принять терапевтическую дозу коньячку, дозу, необходимую для восстановления в их тонких организмах метаболического баланса, регулярно нарушаемого мощными протуберанцами, энергетическими сгустками, спонтанно испускаемыми Оксаной Иосифовной, Ее Великолепием.

* * *

– Ну, Кит, – нудел в спину Никите блудодей Войд. Нудел от «Восстания» до «Чернышевской», где вышел вместе с Никитой. Прилип как банный лист. – Ну, Ки-и-ит, – нудел Войд и забегал вперед, и шел спиной вперед, и повалился бы на эскалатор, если бы Никита не удержал его, чисто инстинктивно ухватив за лацканы. И плюнул мысленно, пожалев, что удержал гадину. Так ему и надо было бы, если бы свалился и отбил себе что-нибудь важное, чтобы неповадно было с чужими девушками… чужих девушек… по чужим девушкам… Ммм, сволочь! Козел! Гад ползучий! Глюкало гламурное, одним словом, без чести и совести.

– Да пошел ты! – рявкнул Никитушка. Он иногда умел рявкнуть так, что в иных помещениях (не особенно комильфотных, само собой, помещениях) потолок осыпался до дранки, разбегались материны забубенные подруженьки и – рыжими ручейками – тараканы, дрожала в рюмках дрянная водка, а возмущенные соседи стучали в стену кулаками и чем ни попадя.

– Ну, Кит, – нудел пакостник, прижатый к Никите толпой на эскалаторе. Прямо в ухо нудел. – Ну послушай…

– Отвали, – обласкал Никитушка, – отвали, гнида вонючая. – От Войда и впрямь несло, как от завода парфюмерных изделий. – Иди и утопись в… в лосьоне от прыщей.

– Ну, Ки-ит… Нельзя же так… – страдал Ромчик. – Мы же старые друзья.

– Что?!! – снова взревел Никитушка, и на встречном эскалаторе старушенция продувного вида, сверчок-сморчок, бывшая шалава поколения шестидесятых из «Советской» гостиницы, присела от неожиданности и почувствовала, что опозорилась, и прокляла хриплым петушиным баском молодого придурка, етит его.

– Друзья, – упрямо врал Войд. – И поговорить бы… Мало ли что бывает между друзьями.

– Не о чем говорить, – отрезал Никита. – Отвали.

– Да некуда же! – Они, действительно, стояли на ползущих вверх ступеньках окруженные плотной толпой. – Слушай! Я бы и сам на твоем месте… Хмм… Нет, я понимаю! Сейчас ты считаешь меня предателем и… еще чем похуже. Но! Это не так, Никита.

– А как? – бросил в сторону Никита и сошел со сглаженных, уплывающих в тайный мир ступенек и, не дожидаясь ответа, зашагал к выходу из метро.

– А так, – азартно сообщил Войд. – А так! Пойми, Кит, это неважно. Недоразумение. Порыв. Внезапно вспыхнувшая мимолетная страсть. С кем не бывает. С тобой не бывает? Слушай, я хочу…

– Что тебе надо? – резко остановился Никита, и подпрыгивающий сзади Войд налетел на него и развернулся вокруг своей оси. – Мне с тобой говорить не о чем. Не о чем!

– Кит! – воззвал Войд. – Я не хочу терять друга из-за какой-то… То есть нет, – испуганно завертелся он, понимая, что его сейчас пошлют в нокаут. – То есть… В общем, давай останемся друзьями, а? Что было, то было. Ну и… Я готов… это… к сатисфакции, что ли.

– Друзьями? Сто баксов – и мы друзья, – взметнул брови Никита и без всякого выражения посмотрел на егозящего Войда. – У меня, знаешь ли, материальные затруднения. Друг.

– Цена друга сто баксов? – растерялся Войд. – Но…

– Я, пожалуй, завысил цену. Прости, друг. И не на дуэль же тебя вызывать… Причин нет, если поразмыслить. Я тебе дам дружеский совет: сходи проверься в КВД. Я, понимаешь, работал много в последнее время, выламывался до полного бессилия. Поэтому не мог уделять должного внимания известной тебе даме. Дама оголодала, бедняжка, и ложилась под каждого второго с голодухи-то. Так что не пренебрегай дружеским советом, проверься.

Войд замер, словно прилип к мостовой, в ужасе округлил глаза и заткнулся, наконец, не в силах даже сглотнуть. Он был чрезвычайно мнительным парнем. А Никита быстро зашагал прочь, взвинченный и злой, прижимая локтем изрядно помятый сверток, посылочку для Пиццы-Фейса.

Все не нравилось Никите, ни бытие его нынешнее, сиротское, ни погода, разгулявшаяся к полудню, словно бы злорадствующая, словно бы осчастливленная его, Никитиными, неприятностями. Не нравилась ему и работа мальчика на побегушках, навязанная Пиццей. Вот именно.