Трон Знания. Книга 5 - Такаббир Эль Кебади

— Это что получается? — прозвучал чей-то голос. — Твой родственник клим?

— Да, — кивнул Лилиан. — И я клим. Наполовину. Моя мать из Бойварда.

Со всех сторон полетело: «А детей-то не моруны воровали». — «Знать бы кто этозатеял». — «Да тут и так ясно, по чьей указке». — «А вы всё на морун свалили». — «Придурки». — «А какого чёрта они со своим проклятием влезли? Климы побесились бы и успокоились». — «Ты сука!» — «Если бы мой народ вырезали как скотину, я бы проклял всех на свете».

— Следующее, чем займётся комиссия по установлению истины, будет история проморун, — проговорил Адэр. — Кто, как и под чьим руководством истребил за семь лет древний народ. А насчёт проклятия… Благодаря проклятию выжили три сотни. Триста человек из пятисот тысяч.

Адэр поднялся с трона, приблизился к краю террасы:

— В этом зале двести пятьдесят тысяч зрителей. Встаньте! Посмотрите! Добавьте ещё один такой зал. Вот сколько погибло морун, их детей и мужей. А теперь представьте землю, политую не дождями, а залитую кровью, засеянную не семенами, а костями. И вы хотели, чтобы такая земля цвела и плодоносила? Будь у меня сила слова, как у покойной жрицы, я бы приходил на каждый суд и проклинал. Я бы проклинал за каждого искалеченного ребёнка, за каждую изнасилованную женщину, за каждого убитого грассита. Потому что это мой народ. Вы — мой народ!

Опустился на малахитовое сиденье:

— Продолжай, Лилиан.

— Это последнее письмо, — сказал Лилиан и уткнулся в исписанный лист.

«Сегодня она впервые не спросила о нём. Я прошёлся перед решёткой. Потопал сапогами, постучал дубинкой по прутьям. Заглянул в лаз.

Она умерла. Я сам закрыл ей глаза, сам вытащил из одиночки, сам отнёс в мертвецкую, а когда вышел… стало тошно, хоть волком вой. И я подумал, что я могу для неё сделать? Я должен что-то сделать, пока её тело здесь, а душа летаетрядом.

Она каждый день спрашивала о нём, и когда я говорил, что он в порядке, улыбалась, хотя он обрёк её на страдания. Она заслужила, чтобы он пришёл хотя бы посмотреть, кто она. Чтобы простил её за предательство или измену. Не знаю, что она совершила. Не верю я в её измену.

Видела бы ты, как светились её глаза, когда я говорил, что он здоров. Когда, сидя на корточках, я рассказывал шёпотом всё, что читал о нём в газетах. Видела бы ты, сколько в этих глазах было любви и гордости. Тринадцать лет она смотрела с любовью и гордостью, слушая про него.

Я обманывал её двенадцать лет. Говорил, что воспитываю её сына. А как-тосказал, что он вылитый отец. Она испугалась, затряслась, как в лихорадке. Я рассмеялся. Сказал, что я пошутил. Сказал, что её сын похож на неё… И всякий раз я просовывал руку промеж прутьев, а она целовала. Это она просила. Я спервапротивился, даже злился, а потом понял. Она в этом нуждается. Она благодариламеня, как отца её ребёнка.

Тринадцать лет я был единственным человеком, кто говорил с ней.

Мне плохо. Словно умерла моя дочь. Я ведь бежал на работу из-за неё. Под рубахой проносил хлеб. Пронёс бы пироги, но по запаху догадаются. И яблоки бы пронёс, и мясо. Но в спёртом воздухе любой запах стоит сутками. И пахнет толькобаландой. И хлеб приносил чёрствый, чтобы не пах. Теперь некому носить.

Я написал записку, мол, в подземелье умерла узница. Заплатил его служанке, моей хорошей знакомой, чтобы она подсунула ему записку. Я даже придумал, что скажу ему, когда он придёт. А он всё не шёл.

Утром у меня заканчивалось дежурство, и я боялся, что я уйду, а он придёт без меня. На всякий случай вызвался добровольцем на вынос трупов. Утром начнётся выгрузка, а пока их выносят, я буду ждать. Трупов за три дня скопилось много. К нам последний год привозили всякую шваль: воров, убийц. В местной тюрьме не хватает тюремщиков. Мор выкосил полгорода. И к нам привозят всех. У нас многопомещений, они спят на полу вповалку.

Он пришёл. Ночью. Я сперва его не узнал. Потом дал ему керосиновую лампу иближе увидел, что это он, просто очень-очень уставший. Я хотел провести помертвецкой, указать, где она лежит. Я ведь до последнего не верил, что онизнакомы. Он оттолкнул меня и пошёл вперёд. А потом… потом он лёг рядом с ней. И мы вышли. У меня в голове была каша.

Потом он приказал отвести его в архив. Мой напарник дал ему её личное дело, атам две бумажки: приказ о заключении и свидетельство о смерти девочки.

Я смотрел на него. Видел, как он стареет на глазах, и понимал, что должен сказать ему правду, но мы были не одни. Охранители, стражи. Я спросил: можно с вамипоговорить? Он не услышал. Я пошёл за ним до выхода из подземелья. Я шёл испрашивал… Не знаю, сколько раз я спрашивал: можно с вами поговорить? Он не слышал, а потом напарник оттащил меня в сторону.

Он вернулся. Наверное, скоро. Не знаю, я не смотрел на часы. В мертвецкую меня не пустили. Там он был с двумя охранителями и своим летописцем. Вышел в плаще, широком, до пола. И меня опять к нему не пустили. И я решил, что напишу ему записку.

Утром подогнали подводы. Приятели начали вытаскивать трупы, все подряд, а я побежал к ней. Хотел вынести её сам. Чтобы в телеге не забросали трупами, не переломали ей кости. И в яму хотел положить её сверху, чтобы потом выкопать иперезахоронить. Я виноват перед ней, и чувство вины гложет меня сильнее, чемгоре.

Её не было. Он забрал её. Забрал! Ты не представляешь, что я почувствовал. Я чуть не умер от горя. Почему я не поверил ей и не написал ему тринадцать летназад?! Я ведь мог спасти их сына, законного наследника короны, а я бросил его, идаже не знаю, жив ли он. Вряд ли. Слишком много исчезло мальчиков.

Пока мы выносили трупы, совсем рассвело. Но я не поехал хоронить, потому чтовернулся летописец. Я решил, что вот он, удобный случай передать записку. Пока я отпросился у начальника подводы, пока бегал в поисках клочка бумаги икарандаша, летописец ушёл. А потом из архива донеслись ругательства. Я спрятался в нишу, чтобы меня не заметили. Все были заняты кормёжкой узников, амоё дежурство закончилось, и меня никто не искал.

Дежурный по архиву рассказывал начальнику тюрьмы, что летописец хотел забрать личное дело одной узницы, но дежурный не дал. Тогда летописец попросил посмотреть тюремный журнал, а потом, после его ухода обнаружилось, что онвырвал оттуда страницу. Зачем ему страница с номерами заключённых? Теперь иобвинить его нельзя. Не пойман — не вор. И страницу надо восстанавливать.

И вдруг я понял. С документами что-то не так. Зачем летописец хотел забрать дело? Похоже, приказ о заключении климки — подлог. Хотя я сотни раз сличал подписи. Не подлог, не подлог!

Тогда он тем более должен знать правду. Я не смогу жить с тайной. Такой груз не для меня.

Я написал в записке: «Я говорил с ней тринадцать лет». Он должен сразу понять. Написал своё имя, хотя не хотел. Но как… как он меня разыщет? Записку отдал знакомой служанке. Теперь жду, когда он меня позовёт».

Публика молчала, наблюдая, как Лилиан смотрит в лист, покачивая головой. Эйранаправила взгляд на Адэра. Понял ли он, вспомнит ли этот листочек с номерамиузников? Листочек, сложенный ширмочкой и используемый слепым летописцем в качестве закладки. Эта закладка была в его заветной тетради. Единственное доказательство, что тайная жена Зервана была узницей. Доказательство, которое невозможно доказать, потому как тюремный архив тоже подожгли. Вместе с заключёнными.