Нью-Йорк - Эдвард Резерфорд

Не беда. Он видел, как творится история. Прибегнув к этому блестящему замыслу, хитрый Крайслер нарастил здание на добрых двести футов и застал врасплох, обскакал своих конкурентов. Мастер точно не знал, но почти не сомневался, что Крайслер-билдинг только что обогнал по высоте саму Эйфелеву башню.

Так и должно быть! Нью-Йорк – центр мира. Рынок воспарял. Небоскребы тоже воспаряли. Это был дух эпохи.

Безбожно опоздав, но совершенно о том не горюя, он остановил такси и в бодром расположении духа поехал в контору.

У входа ему встретился старикашка, который как раз выходил. Лет за шестьдесят, по виду – итальянец. Мастер призывал своих служащих не пренебрегать мелкими вкладчиками. «Не забывайте, что они – будущее Америки», – говаривал он. Поэтому он, войдя внутрь, спросил у старшего клерка, кто это был такой.

– Итальянец, сэр. Сотрудничает с нами много лет. Поистине примечательная личность – работает в Маленькой Италии официантом, а счет у него очень приличный.

– Сколько же там?

– Около семидесяти тысяч долларов. К сожалению, он только что продал все свои акции. Мы выдали ему его капиталы.

– Все продал?

– Я попробовал убедить его не делать этого, но в понедельник он пришел и заявил, что не хочет испытывать судьбу, – улыбнулся клерк. – Сказал, что ему было знамение от святого Антония.

– Неужели? По-моему, он ошибся, – усмехнулся Уильям. – Но он, наверное, не знал, что Бог общается только с Морганами.

– Да, сэр. Хотя если честно, то рынок, пока вас не было, немного просел.

Начало великой катастрофы 1929 года обычно называют «черным четвергом», который наступил 24 октября. Это неверно. Все началось в среду; в тот самый день, когда Крайслер-билдинг стал высочайшим зданием в мире, акции резко упали на 4,6 процента. Странное дело: фокус Уолтера Крайслера остался почти незамеченным, но падение курса акций не укрылось ни от кого.

Утром в четверг Уильям Мастер пришел на Фондовую биржу к самому открытию. Атмосфера была наэлектризована. Взглянув на галерею для посетителей, он обнаружил лицо, которое показалось ему знакомым.

– Это Уинстон Черчилль, британский политик, – бросил один из трейдеров. – Хорошенький он выбрал денек!

Это уж точно. Когда начались торги, Мастер пришел в ужас. Рынок не просто падал – валился в панике. К исходу первого часа зазвучали вопли отчаяния, сменившиеся горестным воем. Те, кто требовал дополнительного обеспечения, терпели крах. Продавцы пару раз выкрикнули цены и не нашли ни единого покупателя. К полудню Мастер прикинул, что рынок скоро обвалится почти на 10 процентов. Страдальческий гомон стал невыносимым, и он вышел вон.

На улице творилось нечто необычайное. На ступенях Федерал-Холла собралась толпа потрясенных людей. Он увидел, как какой-то малый вышел из здания биржи и разрыдался. Мимо прошел старый маклер, знакомый Уильяма, который покачал головой:

– С тысяча девятьсот седьмого года не припомню ничего подобного…

Но в 1907 году еще был жив старик Пирпонт Морган, который спас положение. Может быть, вмешается и его сын Джек? Но Джек Морган находился по другую сторону Атлантики, в Англии, где проводил охотничий сезон. Его замещал старший партнер Моргана – утонченный Томас Ламонт.

В этот момент группа мужчин, как по наитию, поднялась на крыльцо здания под номером 23 по Уолл-стрит – дома Моргана. Уильям моментально узнал директоров крупнейших банков. Сумеют ли они остановить падение?

Казалось, что да. В час тридцать того же дня Ричард Уитни, президент Фондовой биржи и маклер Моргана, невозмутимо вышел из дома 23, вошел в здание биржи и начал покупать. Большие деньги, дорогие акции, цена намного выше запрошенной. Банки выделили ему двести сорок миллионов на случай нужды, но он использовал только часть. Со вздохом великого облегчения рынок начал успокаиваться.

Божественный дух Пирпонта Моргана сошел с олимпа, чтобы еще раз уладить панику на Уолл-стрит.

Вечером Уильям посетил большое собрание брокеров. Все согласились, что паниковать было незачем. Пятница и утро субботы прошли без рыночных потрясений.

Уильям спокойно провел остаток уик-энда. В воскресенье на ланч пришел Чарли.

– Формально, – сказал за столом Уильям, – эта распродажа оставила рынок в лучшем состоянии, чем он пребывал многие месяцы.

После этого он, попросив Чарли составить компанию матери, пошел прогуляться в Центральный парк.

На самом деле ему нужно было побыть одному и подумать.

Что же случилось в действительности? Он полагал, что причина заключалась в избытке наличности, который наблюдался на рынке в течение нескольких последних лет. Забавно, но бум царил не везде. Фермерство и цены на товары массового потребления пребывали в упадке, а люди, вместо того чтобы вкладываться в эти традиционные отрасли, стремились получить прибыль от акций. Наличность притекала, брокерские конторы, банки и другие финансовые учреждения множились как грибы. Даже огромная американская экономика не обладала нужным количеством ценных бумаг для всей этой наличности, и цены выросли. А после, естественно, алчность вскружила головы.

Мелкие инвесторы, которым следовало вкладывать какую-то часть сбережений в солидные акции, безудержно покупали. Из стодвадцатимиллионного населения на рынке присутствовало два, а то и три миллиона. Это было чертовски много. И больше полумиллиона этих карликов платили только десятую часть стоимости бумаг – вносили всего сотню долларов за тысячу вложенных, а остальное им ссуживали. Почтенные брокерские конторы, наподобие его собственной, одалживали две трети капитала для приобретения акций. Уильям отлично знал, что под видом ценных облигаций некоторые банки продавали простакам свои худшие латиноамериканские долговые обязательства. Пока дела шли в гору, никто ничего не замечал.

Да и брокеры с трейдерами были немногим лучше недотеп с улицы. Большинство из них, соблазненные личным успехом, и знать не знали, что такое «медвежий» рынок[75].

Уильям шел через парк, пока не очутился перед «Дакотой». Тогда он медленно повернул назад, глубоко погрузившись в раздумья.

Может быть, в этом ударе по рынку нет ничего плохого. Может быть, настало время встряхнуть саму систему – не только рынок, но и весь город.

Нью-Йорк как будто забыл о морали, и это был факт. Куда делось ответственное инвестирование? Где тяжкий труд и экономия? Что случилось со старой пуританской этикой в мире спикизи-баров, бутлегеров, гангстеров и распущенных женщин? Жизнь была слишком легка, и все сходило с рук. Он сам был виноват не меньше других. Взять хотя бы Чарли. Милый и все такое, но в глубине души испорченный богатый мальчишка. «И это в той же мере моя вина, в какой и его, – подумал Уильям. – Именно я позволил ему пойти по этой дорожке».