Воспоминания - Анастасия Цветаева

– В Америке проституции нет, но есть – публичные дома. Публичных домов нет, есть – полицейские, которые, увидя по лицу, что с человеком неладно, направляют: за угол, третий дом. Был разоблачен квартал – девять публичных домов, принадлежащих известной филантропке. В прессе – скандал. На другой день – опровержение: дома были сданы ловким жуликам, которые провели филантропку, а полицейские никогда не служили в полиции – шайка переодетых мошенников.

– Где же правда? – спросил Борис Михайлович.

– Там, где деньги. Как всегда.

Лицемерие: статуя на доме, голый мужчина. Негодование. И в прессе – слова: «Ни одна уважающая себя женщина не будет, конечно, ходить по этой улице». Прочтя это, не ходит ни одна женщина. А на неприлично разрисованную каким-то смельчаком, влезшим на высоту, рекламу женщины в прозрачном одеянии все смотрят, ничего.

О музее уродов, живых. Три с лишним аршина, карлики, женщина с шестью грудями. За доллар можно увидать что хотите. Венецию хотите? Пожалуйста, Венеция. Едете в гондоле мимо дворцов. Пьяцетта, собор Святого Марка. Хотите в ад, может быть? Пожалуйста. Спускайтесь по головокружительному пути в жаркие красные недра. Котлы с кипящими живыми людьми (подкрашенная вода). Кипит от каких-то химических соединений, но трогать не позволяют. Другие подвешены за ноги, и прочее. Дьявол с зелеными глазами, с хвостом и крыльями смотрит на вас ледяным взглядом.

Рай? Пожалуйста. Полет туда на птице. Ангел курит сигару Петр с ключами; вдали проходят святые, еще далее – сияние, перед которым ангелы преклоняют (и вы тоже) колена.

– Все это грубовато. У нас бы лучше сделали. Хотите всемирный потоп посмотреть? Пожалуйста. Сцена, древние евреи, дождь, дождь все больше, вода прибывает все выше, уже выше скал… Матери спасают за ноги детей, крики, мучения, вода прибывает… все тонут. Вода волнами идет на зрителя, но слетает совсем близко от него в особое углубление.

Еще об Америке. О квартале китайцев (самый страшный, туда без охраны нельзя, – они, впрочем, пошли вчетвером без охраны). Полицейские стоят по двое – спина к спине. Китайцы почти не отвечают на вопросы. Страшные люди: ведь они лишены своих китаянок, запрет размножения, дико развиты гомосексуализм и наркомания. Наружность и держимость их жуткая. Но работают превосходно, несмотря на ненормальную жизнь, – прачечная, производство коробок и пр.

Самый веселый, это – негритянский квартал. Свои театры. Необычайно оживленные, страшно смешные и милые дети. Всегда музыка.

– Играют на виолончелях, играют на скрипках, играют на (название какого-то инструмента)… вообще – играют!..

Они преподают в школах белым детям, но в трамвае не имеют права сесть к белым, у них особенные вагоны. По железным дорогам – тоже «для цветных», как для скота. За связь черного с белой его судили за кровосмешение.

После – разговоры о детях:

– Дети – существа замечательные! Как фальшь превосходно чуют!.. Они обладают неким шестым чувством. Правда, обладают до тех пор, пока не превратятся во взрослых людей. Я, когда Максим лет четырнадцати-пятнадцати жил у меня на Капри, слушал с интересом его рассказы. Как это у него, чёрт его побери, складно выходило? С большим интересом слушал.

Стоим на балконе, над выжженным, точно пустыня, садиком. Под нами несколько агав, какое-то одно драгоценное дерево с мне не известным названием. Вправо от нас плеснут голубоватый туман моря, за ним – еле зримые очертания Везувия: сонным белесым облаком. Сзади нас стучат ложками, подают чай.

– О детях писать трудно. Очень трудно, – говорит задумчиво Горький…

Капри? Его описывали столько раз, сколько его омывают волны. Омыть его словами еще раз?

(«Две волны – одна задругой. Это – Капри», – писал Алексей Лозина-Лозинский, чудесный писатель, в своей предсмертной книге (покончил с собой) «Одиночество».)

Я старалась увидать эти две волны, подъезжая. Но глаза отвлекались цветом моря, начавшимся еще далеко до Капри; такой морской синевы я никогда не видала: синька! Я еду на Капри по настойчивому совету Алексея Максимовича, немножечко через силу: я столько видала всего на свете, – мне милее и этот бы день провести с Горьким. Но он там жил – я еду смотреть его места. (И – забыла спросить, где он там жил? Это я вспоминаю – в пути…)

Подъезжаем. На волнах пляшут лодки, наполненные итальянским товаром: мозаика – изделия из черепахи и всех видов и раскрасок кораллы – от почти огненного до белого. Горы и россыпи безделушек, украшенных всем этим или сделанных из кораллов, черепахи, мозаики.

До Капри ли я осмотрела знаменитую Grotta Azurra (Лазоревый грот) – или перед отъездом? С того – тридцать пять лет. Мне изменяет память. Думаю – до Капри (от страха не найти бывшего дома Горького – до отхода обратного парохода). В Гротта Азурра въезжаешь на лодке. По морю того самого невероятного цвета, который начался на небольшом расстоянии до Капри: огненная синева.

Наша лодка танцует на волнах. Их несколько, лодок, за нами. Каждая ждет своей очередной волны, которая, приподняв, вбросит ее в узкое (немного шире лодки в ее танце) отверстие скалы – и не только узкое, но и низкое, над гребнем волны. Почему и нужны точные, им знакомые, приемы гребцов, и быстрое послушание гребцам едущих. Еще подъезжая к Гротта, они предупреждают пассажиров: при слове «цитто» – мгновенно опуститься на дно или согнуться под прямым углом, убрав с пути скалы голову, плечи (гребцы – весла). Когда моя голова поднялась, было чувство резкого разочарования: никакой синевы! Вот так Grotta Azurra!

Медленно рассветало по поднимающимся в этом рассвете скалам, серая сизость ползла по уступам. Тая, правда, в сизую синеватость, тусклую. Но когда, в некоей скуке обманутого ожидания, я опустила глаза – в том, что было водяным полом грота, сверкнул синий огонь, будто вспыхнула там сапфировая лампа, гномья… Радость глаз сжала сердце: что это? Показалось? Но уж сверкали вокруг лодки, медленно ехавшей, синие огни, голубые струи. Мы ехали по горящей синеве! Что заставило оторвать взгляд от чуда? Тишина еще большего над нами? Запрокинутая голова пила невозможное на земле зрелище: скалы струились голубыми тенями по синим уступам волшебных сводов. Высоких – как первые на свете горы. Лодка плыла из залы в залу, по синему водяному дворцу.

В детстве, в Лозанне, с французским пансионом Лаказ моя сестра Марина и я ездили в Bex-les-Bains. Там, на одной из экскурсий, мы увидели Grotte aux Fées (Грот Фей). В его глубине, под высокими сводами скал, нам показали место, где, по преданию, собирались феи. Вместо обычных факелов был зажжен бенгальский огонь. Жаркое золото пламени красноватой мглой наполнило высоту и, тая, плыло по темнотам выступов. Под этим праздником пламени мы глядели на Fontaine des Fées (Фонтан Фей). Нам было десять и восемь лет. Мне кончался теперь тридцать третий. Лодка плыла медленно – а может, стояла, – с весел капало, и капли, светясь в этом спрятанном в море рассвете, падали в воду, вспыхивая – в ней? об нее? – и делались частью горящей голубизны, фосфорической волшебной синевы.