Сага о Фафхрде и Сером Мышелове. Том 1 - Фриц Лейбер

Фриска прошептала:

– Кое-кто говорит, что Зал Призраков был некогда гаремом владык-отцов Квармалла в течение нескольких веков, когда они жили код землей, между Уровнями, прежде чем отец нынешнего властителя, Квормала, поддавшись уговорам своей жены-русалки, вернулся в Главную Башню. Видишь, они ушли отсюда так внезапно, что новый потолок не был ни окончательно отполирован, ни полностью зацементирован, ни украшен рисунками, если таковые предполагались.

Фафхрд кивнул. Он не доверял этому не опирающемуся на колонны потолку и думал, что помещение выглядело значительно более примитивно, чем комнаты Хасьярла с отполированными и завешенными кожей стенами. Это подало Северянину одну идею.

– Скажи мне, Фриска, – попросил он. – Как получается, что Хасьярл может видеть с закрытыми глазами? Он что….

– Неужели ты не знаешь? – удивленно перебила она. – Ты не знаешь даже тайну его страшного подглядывания? Он просто….

Неясная, бархатистая тень с почти неслышно высоким писком пронеслась рядом их лицами, и Фриска, тихо вскрикнув, спрятала лицо на груди Фафхрда, крепко прижимаясь к Северянину всем телом.

Перебирая пальцами ее пахнущие вереском волосы, чтобы показать ей, что там не пристроилась ни одна летучая мышь, и поглаживая вверх и вниз ладонями ее обнаженные плечи, чтобы продемонстрировать, что мышь не уселась и туда, Фафхрд начал полностью забывать о Хасьярле и о загадке его второго зрения – а также о своем беспокойстве, что на них может обрушиться потолок.

Следуя обычаю, Фриска дважды вскрикнула, очень тихо.

***

Гваэй томно хлопнул в свои белые, прекрасно ухоженные ладони и легким кивком показал ожидающим рабам, что они могут унести блюда с низкого стола. Принц лениво откинулся в глубоком, мягком кресле и из-под полуприкрытых век на мгновение взглянул на своего сотрапезника, прежде чем начать говорить. Его брат Хасьярл, сидевший по другую сторону стола, был далеко не в лучшем настроении. Но Хасьярл вообще редко испытывал что-либо, кроме раздражения или гнева, а чаще всего был просто угрюмым и злобным. Причиной этого служило, наверное, то, что Хасьярл был необыкновенно уродлив, и нрав уподобился телу; а возможно, все было как раз наоборот. Гваэю были безразличны обе теории: он знал только, что все, что его память говорила о Хасьярле, подтвердилось после одного-единственного взгляда; и он снова осознал всю горечь того, как велика была его ненависть к своему брату. Однако Гваэй заговорил мягко, низким, приятным голосом:

– Ну что ж, Брат, может, нам сыграть в шахматы, эту дьявольскую игру, которая, как говорят, существует во всех мирах? Это даст тебе шанс снова восторжествовать надо мной. Ты всегда выигрываешь в шахматы, кроме тех случаев, когда сдаешься. Ну что, приказать, чтобы нам поставили доску?

Затем он вкрадчиво добавил: «Я дам тебе пешку форы!» и чуть приподнял руку, словно собираясь снова хлопнуть в ладоши, чтобы его предложение могло быть выполнено.

Хлыстом, который был привязан к запястью, Хасьярл стегнул ближайшего к нему раба по лицу и молча указал на массивную и богато украшенную шахматную доску, стоящую в другом конце комнаты. Это было очень типично для Хасьярла. Он был человеком действия и не любил произносить много слов, по крайней мере вдали от своей собственной территории.

Кроме того. Хасьярл был в отвратительном настроении. Флиндах оторвал его от наиболее интересного и возбуждающего развлечения: пытки! «И для чего?» – думал Хасьярл. Чтобы играть в шахматы с самодовольным братцем, сидеть и смотреть на его смазливое личико, есть пищу, которая, без всякого сомнения, расстроит желудок; ждать результатов составления гороскопа, которые он уже знал – знал уже в течение многих лет; и, наконец, чтобы быть вынужденным улыбаться, глядя в ужасные, с кровавыми белками глаза его отца, единственные в Квармалле, не считая глаза Флиндаха, и поднимать тост за правящий дом Квармалла, желая ему благополучия в следующем году. Все это было как нельзя более отвратительно, и Хасьярл недвусмысленно это показывал.

Раб, на лице которого быстро вздувался кровавый рубец, осторожно просунул шахматную доску между двумя братьями. Другой раб аккуратно расставил фигуры по клеткам, и Гваэй улыбнулся; ему пришел в голову план, как можно досадить брату. Как обычно, он выбрал черные фигуры и наметил гамбит, от которого, как он знал, его жадный соперник не в силах будет отказаться; гамбит, на который Хасьярл согласится к своей погибели.

Хасьярл угрюмо откинулся назад в кресле и сложил руки на груди.

– Мне бы следовало заставить тебя играть белыми, – пожаловался он. – Я знаю те презренные штучки, которые ты можешь выделывать с черными камешками – я видел, как ты, еще бледным, как девочка, ребенком швырял их по воздуху, чтобы напугать какое-нибудь рабское отродье. Как я узнаю, что ты не жульничаешь и не двигаешь свои фигуры без помощи пальцев, пока я сижу в глубокой задумчивости?

Гваэй мягко ответил:

– Моя презренная власть, как ты очень справедливо окрестил ее, Брат, простирается только на куски базальта, обломки обсидиана и другие камни вулканической природы, подобающие моему более низкому уровню. А эти шахматные фигурки сделаны из гагата, Брат, который, как ты несомненно знаешь благодаря своей великой учености, есть всего лишь сорт угля, растительный материал, спрессованный до черноты, и который даже не относится к тому же самому царству, что те, очень немногие материалы, подчиненные моим мелким чарам. Более того, Брат, если бы ты не разглядел даже ничтожнейший трюк своими глазами, искусно прооперированными рабом, то этому можно было бы очень удивляться.

Хасьярл что-то прорычал себе под нос. До тех пор, пока все не было готово, он не шевельнулся; потом стремительно, словно метнувшаяся для удара гадюка, схватил черную ладейную пешку с доски и, хихикая и брызгая слюной, рявкнул:

– Помнишь, Брат? Это та пешка, что ты мне пообещал! Ходи!

Гваэй сделал знак стоящему рядом рабу выдвинуть вперед королевскую пешку. Хасьярл ответил таким же ходом. Минутная пауза, и Гваэй предложил свой гамбит: пешка на d4. Хасьярл жадно ухватился за очевидное преимущество, и игра началась всерьез. Гваэй, на спокойном лице которого играла непринужденная улыбка, казалось, меньше интересовался игрой в шахматы, чем игрой теней от мигающих ламп на тисненой обивке из телячьей, ягнячьей и змеиной кожи и даже из кожи рабов и более благородных людей; казалось, что он делает ходы экспромтом, без какого-либо плана, и в то же время уверенно. Хасьярл, с сосредоточенно сжатыми губами, не отрывал взгляда от доски, и каждый его ход был действием, тщательно продуманным как умственно, так и физически. Сосредоточенность заставила его на мгновение забыть о брате, забыть обо всем, кроме стоящей перед ним задачи; поскольку больше всего на свете Хасьярл любил выигрывать.

Это всегда было так; даже когда они еще были детьми, контраст между ними был очевидным. Хасьярл был старшим; старше всего на несколько месяцев, которые его внешность и поведение растянули на несколько лет. Его длинный, бесформенный торс был неуклюже посажен на короткие кривые ноги. Левая рука была заметно длиннее, чем правая, а пальцы, которые соединяла тянущаяся до первого сустава странная перепонка, были короткими, похожими на обрубки, и узловатыми, с ломкими, покрытыми бороздками ногтями. Хасьярл был похож на головоломку, так плохо собранную из отдельных фрагментиков, что все они располагались ужасно криво и не подходили друг к другу.