Айвенго. Квентин Дорвард - Вальтер Скотт

и корм, и приют. Те старые бритые дурни выгнали его за ворота – видно, боялись, чтобы лошадь разумного человека не заразила умом все это стадо ослов. Хорошо еще, что конь знает мой свист и бегает за мной, как собака, не то мы с ним, пожалуй, никогда не нашли бы друг друга, и тогда вы, в свою очередь, могли бы до скончания века свистать своего проводника.

– Я уже не раз советовал тебе, – сказал Дорвард строго, – придерживать твой длинный язык, когда тебе случится попасть в общество порядочных людей – что, я думаю, тебе до сих пор не часто выпадало на долю. И клянусь, если я узнаю, что ты не только презренный язычник и богохульник, но еще и предатель, мой шотландский кинжал быстро найдет дорогу к твоему нечестивому сердцу, хотя такая расправа для меня так же унизительна, как если бы я зарезал свинью.

– Однако дикий вепрь сродни свинье, – заметил цыган, не сморгнув под проницательным взглядом Квентина и нисколько не меняя язвительно-равнодушного тона, который он на себя напустил, – и тем не менее многие не только находят удовольствие и выгоду, но считают для себя честью бить вепрей.

Пораженный этими словами, в которых ему почудился намек, и не уверенный, могли ли быть известны цыгану события из его прошлого, о которых ему вовсе не хотелось с ним говорить, Квентин прекратил разговор, смутивший, против ожидания, не цыгана, а его самого, и отъехал к дамам – на свое обычное место.

Мы уже упоминали выше, что с некоторых пор между молодым человеком и его спутницами установились почти дружеские отношения. Старшая графиня, убедившись, что он настоящий дворянин, стала обращаться с ним как с равным и даже как с человеком, пользующимся ее особенной благосклонностью; и, хотя племянница ее была гораздо сдержаннее с их общим защитником, Квентину казалось, что в ее застенчивом обращении проглядывает некоторый интерес к его скромной особе.

Ничто так не оживляет молодого веселья и не придает ему столько искренности, как сознание, что оно нравится другим. Вот почему Квентин в продолжение всего пути старался занять своих дам то оживленной беседой, то песнями и сказаниями своей родины. Песни он пел на своем родном языке, а сказки и легенды пытался передавать на ломаном французском, что часто давало повод к оговоркам, не менее забавным, чем сами рассказы. Но в это утро встревоженный Квентин ехал молча подле своих спутниц, углубившись в размышления, что обе они, разумеется, сейчас же заметили.

– Должно быть, наш молодой кавалер увидел волка и эта встреча лишила его языка[193], – сказала графиня Амелина, намекая на старинное поверье.

«Вернее было бы сказать, что я выследил лисицу», – подумал Квентин, но ничего не ответил.

– Здоровы ли вы, сеньор Квентин? – спросила графиня Изабелла с тревогой и тут же вся вспыхнула, почувствовав, что выказала молодому человеку больше участия, чем то допускало разделявшее их расстояние.

– Он, верно, пировал вчера с веселыми монахами, – сказала леди Амелина. – Шотландцы, как и немцы, растрачивают свою веселость за рейнвейном, а вечером приходят на танцы шатаясь и не стесняются являться поутру в дамские гостиные с больной головой.

– Уж я, во всяком случае, графиня, не заслужил от вас этого упрека, – ответил Квентин. – Почтенная братия провела всю ночь в молитве, а я за весь вечер выпил не больше чарки самого слабого и простого вина.

– Так, значит, это монастырский пост привел его в дурное настроение, – сказала графиня Изабелла. – Развеселитесь же, сеньор Квентин, а я вам обещаю, что, если нам когда-нибудь придется посетить вместе мой старинный Бракемонтский замок, я предложу вам и даже готова сама налить чашу такого вина, какого никогда не производили виноградники Гохгейма и Иоганнисберга.

– Стакан воды из ваших рук, графиня… – начал было Квентин, но голос его дрогнул.

А Изабелла продолжала, как будто не заметив нежного ударения, которое он сделал на слове «ваших»:

– Вино это стояло многие годы в глубоких погребах Бракемонта, – сказала она, – оно еще из запасов моего прадеда, рейнграфа Готфрида…

– Который получил руку ее прабабки, – подхватила леди Амелина, перебивая племянницу, – как победитель на знаменитом Страсбургском турнире, где было убито десять рыцарей. Но, увы, те времена прошли, и нынче вряд ли кто способен пойти навстречу опасности во имя чести или ради освобождения угнетенной красоты.

На эту речь, произнесенную таким же тоном, каким и в наши дни увядающие красавицы обыкновенно жалуются на грубость современных нравов, Квентин позволил себе возразить, что «рыцарский дух, который графиня Амелина считает угасшим, не совсем исчез с лица земли и если даже он где-нибудь и ослабел, то, во всяком случае, пылает прежним жаром в сердцах шотландских дворян».

– Нет, это прелестно! – воскликнула графиня Амелина. – Он хочет нас уверить, что в его холодном, унылом отечестве горит благородный огонь, давно потухший во Франции и Германии! Бедняжка напоминает мне швейцарских горцев, помешанных на любви к своей родине… Он скоро начнет нам рассказывать о шотландских виноградниках и оливковых рощах.

– Нет, мадам, о вине и оливках я могу только сказать, что мы добываем их с мечом в руке, как дань от наших более богатых соседей, – ответил Дорвард. – Что же касается безупречной верности и незапятнанной чести шотландцев, я скоро предоставлю решить вам самим, насколько можно на них положиться, ибо ваш скромный слуга может предложить вам в залог вашей безопасности только свою верность и честь.

– Вы говорите загадками… Уж не грозит ли нам близкая опасность? – спросила леди Амелина.

– Я уже давно прочла это в его глазах! Пресвятая Дева, что с нами будет? – воскликнула графиня Изабелла, всплеснув руками.

– Надеюсь, только то, что вы сами пожелаете, – ответил Дорвард. – Но позвольте мне спросить вас, благородные дамы: верите ли вы мне?

– Верим ли? Конечно, – ответила графиня Амелина. – Но к чему этот вопрос? И для чего вы требуете нашего доверия?

– Я, со своей стороны, верю вам вполне и безусловно, – сказала графиня Изабелла. – Если вы обманете нас, Квентин, я буду знать, что правды можно искать только на небе.

– И я оправдаю ваше доверие, – сказал Дорвард, восхищенный словами молодой девушки. – Дело в том, что я намерен немного изменить наш маршрут и, вместо того чтобы переправиться через Маас у Намюра, хочу проехать в Льеж левым берегом реки. Это не вполне соответствует приказаниям короля Людовика и инструкциям, данным им нашему проводнику, но я слышал в монастыре, что по правому берегу Мааса рыщут шайки разбойников и что из Бургундии выслан военный отряд для их усмирения. То и другое кажется мне одинаково опасным для нас. Даете ли вы мне разрешение переменить наш маршрут?

– С радостью, если вы это находите нужным, – ответила молодая графиня.

– Милая моя, – возразила графиня Амелина, – я верю, как и ты, что молодой человек желает нам добра,