Врата Мёртвого Дома - Стивен Эриксон

Мимо него шагали беженцы. В клубах пыли сотни лиц повернулись в сторону Дукера, все смотрели на тонкий кордон пехоты позади — всё, что отделяло малазанцев от кровавой расправы, — как он выгибается, отступает, становится всё тоньше с каждой минутой. Лица оставались безучастными, беженцы уже преодолели ту черту, за которой не оставалось ни мыслей, ни эмоций. Они сделались просто частью прилива, который не знает отливов, где отстать значит погибнуть, поэтому они ковыляли вперёд, вцепившись в последнее и самое драгоценное — детей.

К Дукеру подошли две фигуры, они двигались вдоль потока беженцев от передовых позиций. Историк мучительно всматривался в них, чувствовал, что должен узнать, но все лица теперь стали лицами незнакомцев.

— Историк!

Хриплый голос вывел его из прострации. Разбитые губы заныли, когда Дукер сказал:

— Капитан Сон.

В руки историку ткнули оплетённый кувшин. Он вложил короткий меч в ножны и принял сосуд. От холодной воды заныли зубы, но Дукер не обратил на это внимания и продолжал пить.

— Мы вышли на равнину Гэлиин, — сообщил Сон.

Рядом с ним стояла безымянная воительница Дукера. Она еле держалась на ногах, историк заметил глубокую колотую рану у неё на левом плече, там, где остриё сулицы прошло поверх щита. В зияющей ране поблёскивали оторванные звенья кольчуги.

Их глаза встретились. Дукер не увидел ничего живого в этих некогда прекрасных светло-серых глазах, но тревогу вызвало не то, что историк увидел, а то, что это его ничуть не потрясло, пугающее отсутствие всякого чувства — даже отчаяния.

— Колтейн тебя вызывает, — сказал Сон.

— Он что же, ещё живой?

— Так точно.

— Насколько я понимаю, ему нужно это. — Дукер вытащил из-за пазухи маленькую стеклянную бутылочку на серебряной цепочке. — Возьми…

— Да нет же, — сказал Сон и нахмурился. — Ему нужен ты, историк. Мы столкнулись с племенем из Санит-одана — они пока только наблюдают…

— Похоже, восстание в этих краях не столь уж и популярно, — пробормотал Дукер.

Звуки битвы на флангах стали чуть тише. Краткая пауза, несколько ударов сердца, чтобы передохнуть, залатать доспехи, перевязать раны.

Капитан взмахнул рукой, и они пошли вдоль колонны беженцев.

— Какое племя? — спросил через некоторое время историк. — И ещё более важный вопрос — я-то здесь при чём?

— Кулак принял решение, — сказал Сон.

Что-то в этих словах заставило Дукера поёжиться. Он хотел было расспросить капитана, но потом передумал. Подробности решения принадлежат Колтейну. Этот человек ведёт вперёд армию, которая отказывается умирать. Мы за тридцать часов не отдали врагам ни одной жизни беженца. Пять тысяч солдат… плюют в лицо всем богам…

— Что ты знаешь о племенах, которые живут так близко от города? — спросил на ходу Сон.

— К Арэну они любви не испытывают, — ответил Дукер.

— Под властью Империи им хуже?

Историк хмыкнул, сообразив, к чему клонит капитан.

— Нет, лучше. Малазанская империя понимает, что такое окраины, знает нужды жителей степи — в конце концов, огромные территории Империи по-прежнему населены кочевниками, — и дань с них никогда не требуют заоблачную. Более того, за проход через племенные земли Империя платит регулярно и щедро. Колтейн это должен хорошо знать, капитан.

— Думаю, он знает — это меня нужно убеждать.

Дукер покосился на поток беженцев слева, пробежал глазами по рядам лиц — молодых и старых — под вечным маревом пыли. Несмотря на усталость, мысли Дукера помчались вперёд, и он почувствовал, что стоит на рубеже, за которым — это уже было ясно видно — лежит последняя, отчаянная игра Колтейна.

Кулак принял решение.

И его офицеры упираются, отшатываются от неуверенности. Неужели Колтейна поразило отчаяние? Или он просто слишком хорошо всё понимает?

Пять тысяч солдат…

— Что мне сказать тебе, Сон? — спросил Дукер.

— Что другого выбора нет.

— Это ты сам можешь сказать.

— Но не смею. — Капитан поморщился, его изрезанное шрамами лицо скривилось, единственный глаз потонул в сетке морщинок. — Это всё дети, понимаешь? Всё, что у них осталось, — последнее, что у них осталось, Дукер…

Историк коротко кивнул, показывая, что объяснять ничего не надо — и уже это была милость. Он видел эти лица, почти начал их изучать — будто искал в них юность, свободу, невинность — но на деле искал и нашёл другое. Простое, неизменное и от того только более священное.

Пять тысяч солдат отдадут за это жизнь. Какая-то романтическая глупость, не иначе; неужели я хочу признания от этих простых солдат? Да и просты ли солдаты — просты в том смысле, что смотрят на мир и своё в нём место по-простому, прагматично? И разве такой взгляд не позволяет обрести глубинное знание, которое мне теперь чудится в этих измотанных, стёрших в кровь ноги мужчинах и женщинах?

Дукер посмотрел на свою безымянную воительницу и встретил ответный взгляд потрясающих глаз, будто она ждала, знала, что все мысли, сомнения и страхи приведут его к ней, заставят искать её.

Женщина пожала плечами.

— Думаешь, мы слепые и ничего не видим, Дукер? Мы защищаем их достоинство. Вот так просто. И в этом — наша сила. Ты это хотел услышать?

Я принимаю этот упрёк. Никогда нельзя недооценивать солдата.

…Санимон представлял собой массивный тель — холм с плоской вершиной, полмили в поперечнике, высотой более тридцати саженей, бесплодное плато, продуваемое всеми ветрами. На юге, в Санит-одане, где сейчас растянулась цепь, шли две насыпные дороги, сохранившиеся с тех времён, когда тель был ещё процветающим городом. Обе дороги были прямыми, как копьё, и лежали на мощном фундаменте из каменных блоков; западная называлась Панесан’м — теперь никто ею не пользовался, потому что она вела к другому телю в безводных холмах и больше никуда. Другая, Санидже’м, тянулась на юго-запад и до сих пор служила торговцам, которые отправлялись к внутреннему морю Клатар. Насыпи в пятнадцать саженей высотой делали дороги своего рода водоразделами.

Вороний клан Колтейна занял Санидже’м у теля и расположился так, будто дорога была укреплённой стеной. Южная треть самого Санимона стала для виканцев опорным пунктом, где стояли воины и лучники кланов Куницы и Дурного Пса. Поскольку беженцев вели по восточному краю Санимона, крутой склон теля позволял не выставлять с той стороны фланговую охрану. Этими силами укрепили арьергард и восточный фланг. Войска Корболо Дома, которые атаковали с обоих направлений, снова умылись кровью. Седьмая по-прежнему представляла собой внушительное зрелище, несмотря на потери, несмотря на то, что солдаты иногда падали замертво без всяких видимых ран, а другие плакали, рыдали и не могли остановиться, даже когда убивали врагов. Прибытие виканских лучников обратило врагов в бегство, так что опять появилась возможность передохнуть.