Новая книга ужасов - Стивен Джонс

Как такое возможно? Мог ли ее рассказ быть правдой?

Если это ложь, как она столько обо мне узнала? Как смогла писать моими словами, упоминая столько верных деталей из моей жизни, всего, что случилось, начиная с цепочки событий, которая привела к моему решению написать биографию Хелен Ральстон и заканчивая нашей первой встречей?

Той ночью я не спала.

На следующее утро в восемь часов, настолько опустошенная, замерзшая и занемелая, что, можно сказать, совершенно ничего не чувствовала, я позвонила Клариссе Брин и попросила позвать к телефону Хелен.

Слегка дрожащим голосом она ответила, что ее мать умерла.

– Это произошло вскоре после того, как вы уехали. Или, может быть… может быть, раньше, – она глубоко вздохнула. – Когда я оставила ее и спустилась вниз, к вам, она спала. Обычно она спала примерно два часа. Во время обеда я поднялась, чтобы проведать ее. Как только я вошла в комнату, я все поняла. Ее уже не было.

Все мои вопросы внезапно показались неважными, и ужас, терзавший меня, разжал хватку. Я поспешила выразить сочувствие, произнося все обычные и всегда недостаточные выражения горя и уважения.

– Спасибо вам. Я собиралась позвонить, попозже. Я хотела поблагодарить за то, что вы приехали и сделали последний день таким особенным для мамы. Она была счастлива, знаете, по-настоящему счастлива с вами встретиться. Не только из-за биографии – конечно, для нее было прекрасно знать, что о ней не забыли, – но потому, что это были вы. Знаете, она любила ваши книги. Читала ваши рассказы со времени первой публикации – она всегда чувствовала, что между вами есть особенная связь.

Я конвульсивно содрогнулась и крепче сжала телефонную трубку.

– Она так говорила?

– Ох, было понятно, что она чувствует. Я не говорила, что именно поэтому я читала ту вашу книгу, потому что вы, очевидно, были ей так важны. В любом случае, я хотела, чтобы вы знали, как много ваш приход для нее значил. Это был первый раз, когда я видела ее счастливой и взволнованной за… ну, последние семь месяцев оказались для нее очень тяжелыми. После удара, после того как она была вынуждена покинуть Лондон, не могла больше жить самостоятельно. Я… я дейстительно думала, что это станет для нее началом нового периода, я не могу… простите… – она запнулась, потом взяла себя в руки. – Я не могу поверить, что ее нет. Но так лучше всего, уйти внезапно и сразу, это то, чего она хотела – мама, да и я тоже, ненавидела мысль о еще одном, более тяжелом ударе, о том, чтобы высыхать в госпитальной кровати, медленно умирая.

Мы проговорили еще несколько минут. У Клариссы было много дел; она обещала дать мне знать о похоронах.

Я отправилась в Глазго на похороны на следующей неделе и взяла с собой блокнот и картину – которую собиралась вернуть. Возможность представилась после кремации, когда несколько скорбящих – в основном старые друзья Клариссы и дальняя родня – собрались в ее доме за традиционными холодными закусками. Я достала из сумки блокнот, но Кларисса покачала головой и сказала, что он мой.

– Мама хотела, чтобы он был у вас. Нет, честно, она не могла выразить свои пожелания яснее; она оставила инструкции в завещании. На самом деле, не только блокнот, но и картину. Она называется «Моя Смерть». Мама говорила, это акварель, но я никогда ее не видела – я уверена, у нее не сохранилось ни одной из ранних работ, она никогда не упоминала о такой картине, и в завещании не сказано, где она и что с ней.

Я пустилась в поспешные, спотыкающиеся объяснения того, как получила «Мою Смерть», но Кларисса остановила меня, положив руку на плечо.

– Ничего страшного. Все хорошо. Я рада, что она у вас. Она этого хотела.

– Она у меня в машине – я собиралась отдать ее вам…

– Нет, вы должны оставить ее себе.

– Что ж… вы хотели бы ее увидеть? Перед тем, как я уеду. Она машине.

Кларисса медленно кивнула.

– Да. Да, я бы этого хотела. Спасибо. Я знаю, мама была художницей, прежде чем стала писательницей, но я никогда не видела ее рисунков.

Мы вышли из дома и прошли по улице до места, где я припарковала машину. Я взяла из багажника пакет и мое сердце неприятно забилось. Я задумалась, не стоит ли предупредить Клариссу, как-то ее подготовить. Но слова не находились, так что я молча развернула рисунок и положила его картинкой кверху в раскрытом багажнике – и мы в тишине опустили глаза на «Мою Смерть».

Акварельный пейзаж в синих, коричневых, серых, зеленых и розовых тонах, скалистый остров в море. Слезы затуманили мой взгляд, и я повернула голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как Кларисса провела рукой по глазам и испустила тихий дрожащий вздох.

Она отвернулась, и я обвила ее руками.

– Спасибо, – прошептала Кларисса, отвечая на объятие.

Я поцеловала ее в щеку.

– Давай не будем терять друг друга из виду.

[168]

Полагаю, после того как я трижды подряд выбирал обложки, которые мне нравились, конфликт с моим издателем был лишь вопросом времени. И случилось это из-за картины Леса Эдвардса, которую мы выбрали для семнадцатого тома The Mammoth Book of Best New Horror.

Мне нравилось в изначальном дизайне Леса то, что созданный им концепт был гораздо глубже, чем казался на первый взгляд; в картинке имелась собственная подтекстная история. Одним словом, она идеально подходила к тому виду фантастики, который я пытался подбирать для антологии.

К несчастью, мой издатель с этим не согласился и сказал, что ни один продавец не примет предназначенный для массового рынка том с такой картинкой на обложке. Правду сказать, скорее всего, так бы оно и было. Я не знаю, чего они ожидали от сборника рассказов ужасов, но в итоге мы пришли к компромиссу в виде внушающей страх пожилой леди с окровавленным мясницким ножом в руках.

Она, по всей видимости, устраивала всех!

Был ли я неправ? Что ж, можете судить сами: оригинальный рисунок Леса, который я тогда хотел использовать, появился теперь на обложке издания от Earthling Publications, вышедшего ограниченным тиражом. Достаточно сказать, что для дешевого массового издания в бумажном переплете они взяли совершенно другую картинку.

Внося в сборник последние мелкие исправления, я узнал о том, что российский вариант семнадцатого тома был издан в 2008 и уже отправился на переиздание[169].

Каким-то образом я ухитрился уменьшить «Предисловие» до семидесяти восьми страниц, но «Некрологи» допрыгнули до рекордных семидесяти. По крайней мере в предисловии отметили юбилеи как Рэмси Кэмпбелла, так и Форреста Джеймса Аккермана – это придало моему вступительному слову более радостную ноту.