ВПЗР: Великие писатели Земли Русской - Игорь Николаевич Свинаренко

в горах над Montreux и которому все равно на каком языке говорить. Правда, ему немного досаждает бедный – против английского – выбор слов в итальянском: трудно выражать оттенки!

– Настоящей родины у меня нет, – говорит он. – Родина моя не географическая, а семейная, художественная, умственная. Я не чувствую, что нужно иметь корни, как американцы любят иметь roots. Это мне все равно. Я люблю быть на некотором расстоянии от окружающего, чувствовать себя немного иностранцем.

Это ему, надо признать, вполне удается.

Молодость гонщика

В гонщики Набокова-младшего благословил великий отец – заядлый, как известно, спортсмен. Дело было в 1936 году. Молодой отец сделал годовалому сыну расхожий мальчиковый подарок: игрушечную машинку. Это была «рено», простенькая детская копия модели, придуманной для побивания мирового рекорда скорости. Мальчик стал играть, ему представлялось, что в кабине сидит отважный капитан Белов – персонаж одной отцовской книжки. И пошло-поехало. С того дня пролетело шестьдесят с лишним лет. Вы будете смеяться, но та машинка цела! Она имеет статус самой любимой и стоит на книжной полке в швейцарском доме Дмитрия Владимировича, занимая страшно почетное место среди множества игрушечных машинок, накопленных за долгую жизнь.

В три года Дмитрий получил еще один сильный подарок – на это раз уже не «рено», но «мерседес».

– Я спокойно съезжал на нем на мостовую, крутя педали, и папа за мной бежал спасать меня…

После Дмитрий купил себе аппарат посерьезней – «Триумф», привез его из Англии в Италию, попробовал выступать на гонках и, как он сам бесстрастно выражается, «увлекся этим делом». Он любит вспоминать, что был владельцем одного из первых экземпляров Alpha ТZ – гоночной версии Alfa-Romeo.

За тридцать лет автогонки изменились неузнаваемо, – как, впрочем, почти всё в сегодняшнем мире. Набоков вспоминает те наивные простые времена:

– Тогда не было реклам, не было наклеек, тогда человек или для фабрики гонялся, или на собственные средства. Мне удавалось даже иногда выиграть против фабричных гонщиков! Фабрика мне давала все больше и больше помощи, потому что они любили, что я выигрываю на их машинах.

Эти победы, одержанные в шестидесятые, подтверждаются коллекцией кубков. Они не все автомобильные, иные взяты за гонки на катерах. Интересовался он также альпинизмом и авиацией, но уж это чисто для себя, про призы там речь не шла. Высшее гоночное достижение Набокова было таково: лучший результат в Европе по итогам года (он точно не помнит, это был 64-й или 65-й) в классе «Гранд туризмо 160 °CС».

– То есть вы были чемпионом Европы?

– Нет. Я был победителем, самым быстрым. Но эти очки мне в зачет не шли – я ведь не европеец, а американский гражданин.

– Это вас огорчило?

– Нет. Я никогда на это не смотрел как на карьеру. Я никогда не стремился стать Шумахером… Это отдых. Вот как президент Ельцин, бывало, ездил рыбу ловить…

– Или как ваш президент занимался оральным сексом с Моникой Левински без отрыва от производства!

– Ну да… Он бы лучше с ней в гостиницу съездил, чем в своей конторе. Кеннеди, по крайней мере, имел Мэрилин Монро, а не эту…

Действительно это смахивало на хобби; Дмитрий гоняться гонялся, но уроки пения брал всерьез. И, оставаясь гонщиком, дебютировал на оперной сцене в 61-м – не с кем-нибудь, а с самим Паваротти! («Я его нечасто вижу, но очень уважаю».) А профессиональные гонщики в опере разве поют?

В какой-то момент он решил бросить пение, поскольку сам понимал, что с вокальной техникой у него не очень. Но его итальянские друзья нашли ему хороших учителей, разумеется дорогих. Набоков продал очередную гоночную машину, на которой только что пришел вторым в Триесте, так что было все-таки жалко, – и на вырученные деньги кинулся догонять своего дружка Паваротти.

Клиническая смерть

И вот после всего, когда с профессиональными гонками, с рисковой жизнью было покончено, пара некогда сломанных в мелких столкновениях ребер забылась (а в клубных любительских гонках на рожон лезть особенно и не дают), а самым страшным производственным риском была опасность сорвать голос, – Набоков разбился. Он попал в такую автомобильную аварию, что шанс выжить у него был чрезвычайно скромный. Сорок процентов его кожи было обожжено, да к тому ж он еще и шею сломал, ну и еще множество других повреждений.

– Колоссальная катастрофа! Вокруг меня раньше умирали люди, которые были менее обожженные, чем я тогда…

Это все случилось в конце 1980-го, когда он ехал на прием к дантисту. Вот буквально накануне вернулся из Парижа, где записывал для тамошнего радио оперу «Антоний и Клеопатра» (он там в одиночку спел все басовые партии), переночевал в привычном богатом отеле Montreux Palace, сел в «феррари», которую механик накануне пригнал из Лозанны, и поехал.

И вот на ходу, когда он мчался по трассе со страшной быстротой, или, как обычно в таких случаях записывают в протоколах купленные гаишники, «на скорости 50 км в час», у машины отваливается левое заднее. Она врезается носом в разделительный барьер, и впереди, в багажнике (ведь у «феррари» мотор, как у «запорожца», сзади) что-то взрывается. Машина загорается, он в ней.

– Я инстинктивно знал, какие меры принять: выключил немедленно бензин. Поставил на нейтралку и сначала тормозил, а после отпустил тормоз, чтоб дать машине развернуться и уйти с левого ряда. Я ясно думаю в такие моменты, я никогда не теряюсь, – вспоминает он тот давний случай. – Пробовал осторожно тормозить, пока машина еще слушалась руля. И притормозил трением и ударом о правый барьер. Остановил машину. Все горит вокруг меня, а обе двери погнуты, не отрываются. Отчаянной силой я выбил окно, вылез из машины – и прыгнул на землю, кувыркнулся, чтобы потушить себя, – и в этом прыжке сломал себе шею…

Я клинически умер. Я имел это странное явление белого туннеля, с огнем в конце – вы, может быть, читали о чем-то подобном. Я был вне тела… Это не было автогипнозом, потому что я мало знал об этом.

– Было страшно?

– Нет! Это было очень приятно. Облегчение, чувство, что скоро увидишь людей, которых любишь, – меня это манило… Это странная вещь, я почувствовал, что могу это своей волей остановить. Я откуда-то знал, что в моей власти выбирать – пустить себя в туннель, к этому желтовато-белому свету, – или остановить себя, пострадать, выздороветь и сделать то, что я еще могу сделать на этой земле.

– Вы так спокойно про это говорите! Это что, опыт человека верующего или…

– Знаете, мне родители предоставили совершенно свободный выбор. Меня учили истории религии… Но взгляды у меня совершенно агностические, я не принимаю формальных ритуалов. Мне