Бегущая могила (ЛП) - Джоан Роулинг

на полпути к своей входной двери, когда услышала за спиной шаги и повернулась с ключами в руках.

— Добрый день, — сказал Страйк. — Меня зовут Корморан Страйк, а это Робин Эллакотт. Мы частные детективы. Мы полагаем, что в середине девяностых годов вы жили на ферме Чепмен под именем Шери Гиттинс? Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, если вы не против.

Дважды за время работы в агентстве Робин думала, что женщина, с которой они говорили, может упасть в обморок. Лицо Кэрри потеряло здоровый цвет, загар стал пятнистым и желтым, губы побледнели. Робин выпрямилась, готовая броситься вперед и прервать падение женщины на твердый бетон.

— Мы просто хотим услышать вашу версию событий, Кэрри, — сказал Страйк.

Глаза женщины метнулись к окнам соседей напротив и снова к Страйку. Его заинтересовал тот факт, что она не попросила их повторить свои имена, как это часто делают люди, то ли от растерянности, то ли чтобы потянуть время. У него возникло ощущение, что их появление не было полной неожиданностью, что она ожидала чего-то подобного. Возможно, у ВГЦ была страничка на Facebook, и она видела там нападки на него и Робин, а может быть, она давно ожидала этой расплаты.

Секунды шли, а Кэрри все не двигалась с места, и уже было поздно утверждать, что она не понимает, о чем идет речь, и что она не была когда-то Шери Гиттинс.

— Ладно, — наконец сказала она, ее голос был едва слышен.

Она повернулась и пошла к входной двери. Страйк и Робин последовали за ней.

Внутри маленького дома пахло пылью. Единственной неуместной вещью в холле была маленькая розовая кукольная коляска, которую Кэрри отодвинула, чтобы Страйк и Робин могли пройти в совмещенную с кухней гостиную с бледно-голубыми обоями и синим гарнитуром из трех предметов с полосатыми сиреневыми подушками, которые балансировали на остриях.

На стене за диваном висели увеличенные семейные фотографии в оловянных рамках. Две маленькие девочки Кэрри Кертис Вудс, знакомые Страйку по ее странице в Facebook, были изображены снова и снова, иногда с одним или другим из родителей. Обе дочери были светловолосыми, с ямочками и всегда сияли. У младшей из них не хватало нескольких зубов.

— Ваши дочери прекрасны, — сказала Робин, повернувшись, чтобы улыбнуться Кэрри. — Их здесь нет?

— Нет, — хрипло ответила Кэрри.

— Планируете встречу? — спросила Робин, пытаясь успокоить нервы женщины.

— Нет. Я просто отвезла их к бабушке. Они хотели отдать ей подарки, которые они приготовили ей в Испании. Мы были в отпуске.

Теперь в ее голосе не было и следа Лондона: она говорила с бристольским акцентом, гласные удлинялись, согласные в конце слов отсекались. Она опустилась в кресло, поставив сумку с покупками на пол рядом с ногами.

— Вы можете сесть, — слабо сказала она. Страйк и Робин так и сделали, усевшись на диван.

— Как давно вы живете в Торнбери, Кэрри? — спросила Робин.

— Десять… одиннадцать лет?

— Что заставило вас переехать сюда?

— Я встретила своего мужа, — сказала она. — Нейта.

— Хорошо, — сказала Робин, улыбаясь.

— У него был мальчишник. Я работала в пабе, когда они все пришли.

— А.

— И я переехала, потому что он жил здесь.

В ходе дальнейшей светской беседы выяснилось, что Кэрри переехала в Торнбери всего через две недели после знакомства с Нейтаном в Манчестере. В Торнбери она нашла работу официантки, они с Нейтом сняли квартиру и всего через десять месяцев поженились.

Быстрота, с которой она переехала, чтобы быть с мужчиной, с которым только познакомилась, и ее хамелеонское превращение в уроженку Торнбери заставили Страйка подумать, что Кэрри относится к тому типу людей, с которым он встречался раньше. Такие люди цеплялись за более доминирующих личностей, облепляя себя, как омела дерево, впитывая их мнения, их манеры и повторяя их стиль. Кэрри, которая когда-то подводила глаза черной подводкой, прежде чем подвезти своего парня ограбить аптеку и пырнуть ножом ни в чем не повинного прохожего, теперь рассказывала Робин со своим перенятым акцентом, что местные школы очень хорошие, и с чем-то похожим на благоговение отзывалась о своем муже: как много часов он работает, и как он не считается с теми, кто этого не делает, потому что он такой, он всегда старался. Ее нервозность, казалось, слегка поутихла во время этого банального разговора. Казалось, она была рада возможности представить на рассмотрение детективов маленький эпизод своей жизни. Какой бы она ни была раньше, теперь она ни в чем не виновата.

— Итак, — сказал Страйк, когда возникла удобная пауза, — мы хотели бы задать вам несколько вопросов, если вы не против. Нас наняли для расследования деятельности Всеобщей Гуманитарной Церкви, и нас особенно интересует, что случилось с Дайю Уэйс.

Кэрри слегка вздрогнула, как будто какая-то невидимая сущность дернула ее за ниточку.

— Мы надеялись, что вы сможете уточнить некоторые детали о ней, — сказал Страйк.

— Хорошо, — сказал Кэрри.

— Ничего, если я буду вести записи?

— Ладно, — сказала Кэрри, наблюдая, как Страйк достает ручку.

— Вы подтверждаете, что вы та самая женщина, которая жила на ферме Чепмен в 1995 году под именем Шери Гиттинс?

Кэрри кивнула.

— Когда вы впервые пришли в церковь? — спросила Робин.

— Девяносто… третий, — сказала она. — Я думаю. Да, девяносто третий.

— Что заставило вас вступить?

— Я пошла на собрание. В Лондоне.

— Что привлекло вас в ВГЦ? — спросил Страйк.

— Ничего, — без обиняков ответила Кэрри. — В здании было тепло, вот и все. Я сбежала… сбежала из дома. Я спала в общежитии… Я не ладила с мамой. Она пила. У нее был новый парень и… да.

— Как скоро после этой встречи вы отправились на ферму Чепмена? — спросил Страйк.

— Я пришла сразу после окончания встречи… у них на улице стоял микроавтобус.

Ее руки сжимали друг друга, костяшки пальцев были белыми. На тыльной стороне одной из них была нарисована татуировка хной, несомненно, сделанная в Испании. Возможно, подумала Робин, у ее маленьких дочерей на руках тоже были нарисованы цветы и завитки.

— Что вы подумали о ферме Чепмена, когда туда приехали? — спросил Страйк.

Наступила долгая пауза.

— Ну, это было… странно, да?

— Странно?

— Да… Хотя кое-что мне нравилось. Мне нравилось быть с детьми.

—