Инженер и Постапокалипсис - vagabond

и всегда ощущал себя здесь крайне неуютно. Стремился уйти отсюда как можно скорее, а в последний раз администратор вообще выставил меня за дверь.

«Моя обувь, — в голове вдруг промелькнула догадка, — у него в кабинете оставалась моя обувь!»

Моментально вспомнил, как вначале потерял свои ботинки в злосчастном подвальном отделении, а затем наткнулся на них уже здесь, в кабинете Коэна. Сейчас эти ботинки были мне просто необходимы: после всего, что пережил, раны на моих ногах пребывали в ужасном состоянии. Их нужно было как-то защитить от внешнего воздействия, и ничто не подошло бы для этого лучше, чем моя собственная обувь. Ботинки были мне жизненно необходимы. В этом был уверен.

Беглым взглядом осмотрел все углы комнаты, но обуви уже не было. Подойдя к шкафу, открыл дверцу и принялся искать свои ботинки уже там, перебирая ворох старой одежды. Судьба посмеялась надо мной и в этот раз. Перевернув все содержимое шкафа вверх дном, понял, искать свою обувь уже бесполезно, и закрыл дверцу, тяжело вздыхая.

Внутри меня с новой силой начала подниматься волна нарастающей тревоги. Мне было так горько и так… неуютно. Так холодно. Нужно было отдохнуть хоть немного. Обогнул стол и изможденно опустился в кресло.

«Ладно, надо успокоиться и взять себя в руки. Осталось совсем немного. Здесь безопасно. Сейчас тут передохну и пойду дальше», — пытаясь унять странную дрожь по всему телу, сказал себе, закрывая утомленные глаза.

Но не мог успокоиться, несмотря на полную тишину вокруг, нарушаемую лишь мерным тиканьем настенных часов. Не мог перестать думать о том, что мне пришлось бросить несчастного обреченного Эндрю одного. Разумом понимал, оказался просто отрезан от него и моей вины в том, что нам пришлось разделиться, не было, но жгучее чувство вины терзало меня изнутри. Самым страшным являлось то, что у этого измученного психически больного человека не оставалось никого, кроме меня. Он отблагодарил меня единственным способом, который считал верным, — устранился, чтобы смог сосредоточиться на собственном спасении.

«Нельзя было делать это! Нельзя! Должен был попытаться как-то спрыгнуть вниз!» — обхватил голову обеими руками, чтобы как-то унять раздиравшую меня душевную боль.

Старался делать для пациентов все, что мог, но так ли много сделал на самом деле? Ведь недаром Эндрю говорил мне, что никогда не смогу понять то, что они все чувствовали. Эндрю… У него ведь имя было, и его знал, но все равно продолжал употреблять вошедший в привычку псевдоним. Какая маленькая, но значимая деталь! Как же допустил это?!

Боль в ногах притупилась, но даже не рисковал осматривать свои раны. Не знал, сколько мне еще предстояло блуждать по жуткой лечебнице, но было ясно, что после еще нескольких погонь от разъяренных пациентов мои ноги окончательно превратятся в кровавое месиво. Даже тот факт, что уже почти не чувствовал боли, не свидетельствовал ни о чем хорошем.

Немного помедлив, закинул обе ноги на стол и невольно покачал головой от бессилия: бинты полностью размокли и приобрели нехороший бурый оттенок. Меня и так уже постоянно бросало из холода в жар и наоборот, но теперь было совершенно очевидно, что проникновения инфекции в раны мне не избежать. За окном раскатисто прогремел гром.

Мне стало совсем не по себе — вновь ощутил свое беспросветное одиночество и сводящий челюсть холод. Несмотря на видимое спокойствие, атмосфера вокруг была на редкость мрачной и напряженной. Следующий раскат грома заставил меня опасливо втянуть голову в плечи.

«Что это я? Это просто гроза…» — попытался успокоиться, но ощущение чего-то недоброго не покидало меня.

Дернувшись и поведя плечами от холода, покосился на пиджак Коэна, оставленный на спинке кресла. Немного помедлив, стянул его и накинул на себя, чтобы хоть как-то согреться.

«Надо успокоиться. Столько всего пережил, что теперь тем более не имею права сдаваться. Осталось только добраться до административного блока, здесь в безопасности», — мысленно обратился я к самому себе.

У меня никогда не было привычки разговаривать с собой, тем более вслух, но в этом жутком застенке, где меня лишили статуса полноценного человека, превратив в подопытного, в материал для бессмысленных в своей невообразимой дикости экспериментов, настолько нуждался в поддержке, что единственным способом не сойти с ума были слова ободрения и надежды, обращенные к самому себе. Шептал разбитыми в кровь губами, что все будет хорошо, что этот кошмар однажды подойдет к концу, когда лежал на жестком матрасе в крошечной камере, прикованный к койке. Мысленно проговаривал, что меня спасут, когда лишенные человечности сотрудники подземной лаборатории фиксировали меня в кресле перед экраном, на который потом начинали транслировать образы морфогенетического двигателя. Повторял, как безумец, сон — это только сон, когда в очередной раз просыпался от повторяющегося немыслимого кошмара, что они насильно