Алая аура протопарторга. Абсолютно правдивые истории о кудесниках, магах и нечисти самой разнообразной - Евгений Юрьевич Лукин

заговора или же местью одиночки? Почему оказалось небоеготовым элитное подразделение МОПС? Чётких, определённых ответов на эти и многие другие вопросы получить не удастся.

Специальная правительственная комиссия, расследующая обстоятельства трагедии, рискнёт предположить, что подобный террористический акт под силу только могущественной международной организации, ибо, как ни крути, а противопехотная осколочная граната куда круче, нежели ножи для резки картона. Поначалу будет усиленно разрабатываться версия о патологической ненависти исполнителя к служебным псам и о прохождении им соответствующей подготовки в одном из лагерей близ Джезказгана. Однако вскоре выяснится, что было время, когда старичок сам бегал на четырёх и даже неоднократно подавал заявление с просьбой принять его в Гильдию. Общественность, естественно, опешит. Потребуется вмешательство Президента, который хлёстко, хотя и несколько невнятно заявит, что-де «количество ног у террориста подсчёту не подлежит».

Не обойдётся и без экзотических версий. Один из лидеров оппозиции, обвинённый в связях с кинофобами, заблаговременно перебравшись на территорию сопредельного Баклужино, обвинит оттуда в покушении… местные спецслужбы. Ну, тут комментарии будут, как говорится, излишни. Захочется лишь узнать, кого он имел в виду: легавых или собачников?

Но всё это – позже…

* * *

Ратмир даже не уразумел поначалу, в чём он, собственно, провинился и почему его столь грубо встряхнули, выбранив при этом страшным шёпотом. Лёжа на своей подстилке во время совещаний, он, бывало, не раз подскуливал Льву Львовичу – и никто не ругал, все смеялись…

После такой обиды оставалось скроить жалобную морду, при взгляде на которую люди обычно кидались утешать несправедливо наказанную псину. Как и у всех боксёров, мимика у Ратмира была выразительнейшая. Он пригорюнился, трогательно округлил глаза, наморщил лоб, но гримаса разгладилась, а в следующий миг собачья физия приняла самый оторопелый вид.

Ратмир понял.

У хозяина тоже есть хозяин!

Изумлённо вывернув голову набок, пёс воззрился, вслушался и внюхался в того, кому только что пытался подпеть. Так вот он каков, настоящий вожак стаи! Вот кому принадлежит эта огромная розово-белая конура с колоннами, на которые никто не осмеливается задрать лапу!

Открытие потрясло, повергло в священный ужас, озарив тёмные уголки сознания, где уже ничего не копошилось, ибо нечисть боится света. Мироздание возникло вдруг во всей своей целокупности перед ошалевшим от восторга псом. И что странно: образ хозяина от этого нисколько не пострадал, но, заняв надлежащее место в иерархии, стал лишь понятнее и ближе – как в смутных собачьих снах.

Это было похоже на счастье…

Внезапно что-то произошло. Высокий и резкий человеческий вопль, мгновенная суматоха, а далее бронзовый медалист, к удивлению своему, почувствовал, что его опять хватают за ошейник и волокут в неизвестном направлении самым бесцеремонным образом. Рядом послышался сдавленный визг Рыжего Джерри, которого, оказывается, тоже куда-то тащили. Наконец оторопевшему, задохнувшемуся псу удалось развернуться мордой к балюстраде, возле которой, прижавшись спиной к перилам, стоял в угрожающей позиции…

Ратмир ощетинился и зарычал. Он узнал своего обидчика, чуть не бросившего в него однажды комком земли. Непонятно было только, почему все – даже хозяин! даже хозяин хозяина! – смотрят на пришельца со страхом. Впрочем, объяснение явилось почти мгновенно: в занесённой руке чужака ребрилась увесистая каменюка.

Одного не учёл наглец – на сей раз Ратмира забыли привязать к столбу. Пёс мотнул башкой, сбрасывая намордник, и, рванувшись, почувствовал, как без сопротивления разжимаются пальцы, придерживавшие его за ошейник. Это было равнозначно команде «Фас!». Поднять руку на стаю? На иерархию? На стройное собачье мироздание, только что явившееся Ратмиру? Разум вскипал от этой мысли.

Чтобы покрыть расстояние до круглой, обведённой перилами проруби в полу, бронзовому призёру «Кинокефала» хватило четырёх прыжков. В последнем он надеялся сомкнуть челюсти на запястье руки с булыжником, но не смог – старикашка начал медленно-медленно отводить её для броска, и тактику пришлось менять на лету.

Мощные лапы ударили преступника в грудь, опрокинув спиной на балюстраду, после чего пёс и человек с неправдоподобной медлительностью перевалились через ограждение. Сдвоенный глухой стук дал знать, что оба достигли нижнего уровня. Выбитая граната, лишившись отскочившего рычага, кувырнулась в воздухе, затем упала на широкие перила – и закрутилась, помаленьку смещаясь к внутренней их кромке.

Все стояли в оцепенении, не пытаясь даже укрыться за колоннами, и заворожённо смотрели на вращающуюся лимонку. На первом этаже слышались тревожные крики охранников. На втором – ни звука. Лишь постукивание и шорох гибельной рулетки, отдалённо похожие на последнее предупреждение гремучей змеи.

Секунда… Две… Две с половиной…

– Она учебная… – жалобно произнёс кто-то.

Коснувшись наконец края перил, граната сорвалась в вестибюль, где, судя по рычанию и воплям, отважный пёс продолжал борьбу с террористом, – и тут отчаянно, словно бы в предсмертной тоске, заголосил маленький Боб из «Сусловского сусла». А спустя мгновение что-то оглушительно лопнуло с хрустом, пол вздрогнул. Из круглого, обведённого балюстрадой жерла, дробя аллегорическую лепнину, в потолок хлестнули осколки.

Эпилог

Минуло семь лет.

Лёгкий весенний ветерок шевелил водяные заросли фонтана и по-щенячьи трепал прилепленный к чугунному стволу фонаря обрывок объявления: «Возьму в добрые руки…»

С верхней площадки лестницы, откуда четырьмя каскадами ступеней Центральная набережная ниспадала в Сусла-реку, разлив был особенно красив. Но миловидная нудипедалка с белой ушастой розой в руке стояла спиной к вешним водам и, глядя на парящее над фонтаном изваяние, терпеливо ждала, когда схлынет толпа иностранных туристов, окруживших скульптуру.

Мимо женщины в направлении свободной скамейки неспешно проследовали двое отставников. Один из них, большой, кудлатый, нёс под мышкой доску для игры в нарды. Второй, тщедушный, с жёсткими, высоко вздёрнутыми бровками и торчащей из кармана газетой, шёл налегке. Оба, не удостоив вниманием привлекательную обнажённую особу, хмуро покосились на группу у фонтана.

Нудипедалка с некоторой завистью посмотрела им вслед. Для любителей обнажёнки парковые лавки, увы, под запретом. Чуть присядешь – брусья тут же и оттиснутся…

Говорят, что Париж весною особенно прекрасен. Суслов весною тоже неплох. Обласканная майским солнцем Центральная набережная радовала глаз. Поцокивали пластиковые налапники выгуливаемых псов. Над новенькой, не запылённой ещё зеленью крон золотился шпиль вокзала да мерцал вдалеке синеватым стеклом небоскрёб концерна «Киник».

Оккупировав пустую скамью, отставники раскрыли доску и принялись расставлять шашки. Вскоре покатился, посыпался дробный стук игральных костей.

– А я тебе говорю: не видел он её… – продолжая какой-то давний спор, проклокотал кудлатый.

– Да брось ты – не видел! – нервно возразил его тщедушный партнёр, встряхивая в свою очередь пластмассовый стаканчик с костями. – Это таксы слеподырые – на тридцати метрах хозяина от чужака не отличат! А там до балюстрады шагов семь было…

Он выбросил кости, но, судя по выражению