Париж - Эдвард Резерфорд

Но идиллия продолжалась недолго. Через считаные недели работодатели стали понемногу отбирать у трудящихся права, которых те добились в результате всеобщей стачки. Заглядывая в будущее, Макс видел, что скоро все вернется примерно к тому же, что было раньше.

За пределами Франции было неспокойно. В июле испанская армия при поддержке католических и правых сил восстала против правительства, после чего в Испании началась гражданская война. Фашистские Италия и Германия посылали восставшим боеприпасы и вооружение. Во Франции социалистическое правительство Блюма не могло определиться, что делать. Неужели в Испании возьмут верх фашисты?

А в августе в Германии нацистский режим провел Олимпийские игры с таким размахом, что весь мир смотрел и рукоплескал. В Играх символически позволили принять участие германскому атлету, у которого отец был евреем. Но хотя мировой прессе и тысячам гостей Олимпиады достаточно было оглянуться вокруг, чтобы увидеть, что представляет собой нацистский режим на самом деле, пышность и красота Игр совершенно заворожили их. Они не хотели ничего знать, как и предсказывал старый Жак Ле Сур. Фашистский режим Гитлера пропагандировал себя очень успешно.

Так чего же мы добились, задавался вопросом Макс. И отвечал: ничего. Марксистское движение предано, шанс совершить революцию потерян, их враги стали сильнее, чем когда-либо.

Он ошибался. Его отец был прав. И что теперь ему делать?

В первое воскресенье октября Макс, как обычно, зашел к родителям. Отца, как водится, не было, и он поговорил матерью. Но вместо того чтобы к вечеру уйти, Макс задержался допоздна.

В шесть часов домой вернулся Жак.

– О, ты еще здесь, – обронил он, однако не ушел снова.

– Я пришел попрощаться, – сказал Макс. – Не хотел уезжать, не увидевшись с тобой.

– Уезжать? – нахмурился отец. – Куда ты собрался?

– Сейчас набирают интернациональные бригады, чтобы сражаться против Франко и его фашистов в Испании.

– Слышал.

– В пятницу я сходил на собеседование. Ты ведь знаешь, наверное, что Париж – центр по набору добровольцев в интербригады. Поскольку я член Компартии, меня записали сразу же. Всех остальных дополнительно проверял офицер русской разведки. – Он хмыкнул. – Я был бы рад ответить на вопросы НКВД, но мне не повезло.

Его отец уловил в его словах нотки недовольства при упоминании России, но ничего не сказал.

– Ну почему ты не хочешь поехать туда как корреспондент? – спросила Макса мать.

– «Юманите» там больше не нужны корреспонденты. И вообще я хочу сражаться. – Мать промолчала, и Макс повернулся к отцу. – Я должен поехать туда, ты сам знаешь.

– Знаю.

– Этим летом ты был прав. Я ошибался.

– Ты все равно ничего не мог бы изменить. Это не твоя вина.

– Нет. Но тем не менее… – Макс вздохнул. – Я хотел извиниться перед тобой.

Отец коротко кивнул. Потом неловко обнял сына.

– Возвращайся, – сказал он.

1794 год

То была эпоха надежды. Эпоха рационализма. Рассвет Свободы, Равенства и Братства. Время единения всех людей.

А затем настало время Террора.

Когда начался XVIII век, во Франции все еще восседал на троне властный и грозный аристократ король-солнце. Долгое правление его наследника, Людовика XV, привело к финансовому коллапсу, но будущие поколения надолго запомнили присущую тому столетию блестящую роскошь.

Тот же великий век во Франции породил Просвещение и романтический дух, Вольтера и Руссо. Вольтер научил мир любить разум. Руссо проповедовал природную добродетель человеческого сердца.

Разве не эти идеи вдохновили Американскую революцию? Разве не французская поддержка и французское оружие сделали возможной независимость огромного нового государства в бескрайнем Новом Свете?

Теперь, в правление Людовика XVI и его не слишком любимой народом жены-австриячки Марии-Антуанетты, Франция начала собственную революцию. Но тогда как Американская революция обещала свободу от угнетения, Французская революция должна была стать чем-то более радикальным, более философским, более глубоким. Ведь это же Франция.

Где, как не во Франции, могла зародиться новая эра?

Сначала французы пошли штурмом на Бастилию. Затем перевезли короля из Версаля в Париж и заставили выполнять свою волю. А когда он попытался бежать, отрубили ему голову. И что потом?

Потом весь свет ополчился на французов и они сами перессорились между собой.

Вот тогда пришло время Террора.

Террор продолжался уже много месяцев, когда одним солнечным днем вдова Ле Сур с дочерью Клоди перешли через Новый мост на левый берег Сены. Вдова намеревалась навестить свою давнюю приятельницу, которая жила недалеко от Люксембургского сада. Держа дочку за руку, она шагала по улице Дофины, когда заметила впереди молодую пару.

Она видела их всего один миг, после чего мужчина и женщина свернули на боковую улочку.

Обычный человек решил бы, что это молодой писарь или адвокат вышел с женой на прогулку. Однако глаза вдовы обмануть было не так легко.

Стояло семнадцатое июля года 1794-го от Рождества Христова, но только не во Франции. Уже два года, с момента провозглашения республики осенью 1792 года, в стране действовал новый календарь. Все двенадцать месяцев получили новые названия. Языческих богов старого римского календаря заменили природные явления. Зимой теперь был месяц снега – нивоз. Посреди осени наступал месяц туманов – брюмер. Весной все росло и цвело, отсюда месяцы жерминаль и флореаль. А лето несло людям жатву в месяц мессидор и жару в месяц термидор.

Таким образом, в Париже это было двадцать девятое мессидора второго года.

Вдова Ле Сур была женщиной с широкой костью и черными волосами. Ее бледной худой дочке Клоди исполнилось десять; после падения несколько лет назад она приволакивала ногу, но при этом передвигалась с удивительной скоростью.

– Пойдем, – сказала дочери вдова, – я хочу посмотреть, куда идут эти двое.

Они с Клоди завернули за угол. До молодой пары было не более ста метров. Вдова посмотрела им вслед.

Несмотря на жалкие попытки замаскироваться, сомнений в том, кто они такие, у нее не было.

Она всегда умела опознать аристократов, как бы ни прятали они свою сущность, эти мягкотелые люди с изысканными манерами. Эти бездельники с нежной кожей, нетронутой солнцем и дождем, за всю свою жизнь палец о палец не ударившие. Эти аристократы, считавшие себя высшими существами. Она чуяла их за версту. Она их презирала.

Но они могли представлять опасность.

Это мнение господствовало с момента взятия Бастилии.