Демонтаж народа - Сергей Кара-Мурза

Почему же Ремизов идет на включение в свою модель таких рискованных переходов? Я вижу причину в ошибочной мере, приложенной для оценки состояния главных систем России, и в обедненной структуре тех связей, из которых предлагается плести «этнические узы». Ремизов считает, что у России уже нет «материала», из которого можно создать не просто этнические, но и полноценные гражданские связи русского народа — непосредственно в процессе формирования полиэтнической нации.

Он пишет: «Русский национализм обычно обсуждают как угрозу. Прежде всего, угрозу целостности нашей страны… Дело в том, что наряду с проблемой территориальной целостности, есть проблема социальной целостности. Прежде чем пугать друг друга катастрофами, нужно осознать, что катастрофа уже произошла. Наше общество распадается, и распадается так давно и неуклонно, что это уже нельзя считать временным «переходным» явлением… Симптомы социального распада в целом хорошо известны… Хозяйственная и психологическая дезинтеграция страны. На фоне реальной потери связности между коренными регионами России, их вынужденной переориентации на внешние центры развития, проблема сепаратизма этнических окраин выглядит мелкой» [там же].

С этим невозможно согласиться. Что значит «катастрофа уже произошла»? Это не более чем метафора. Катастрофа — процесс, и равнодушно относиться к назревающим в ходе этого процесса новым угрозам никак нельзя. Как можно считать «проблему территориальной целостности» мелкой из-за того, что происходит деградация социальной целостности? Ведь это неразрывно связанные между собой стороны одного процесса. Открытие в нашем кризисе еще одного «фронта» (сепаратизма этнических окраин) вовсе не поможет сборке русского народа, а резко усложнит ее.

Слишком катастрофическим, на мой взгляд, представляет Ремизов и состояние социальных отношений: «Взаимное отторжение между «элитами» и народом, напоминающее уже не вражду разных этносов, а несовместимость разных биологических видов. Так называемое «социальное расслоение», фиксируемое социологами, — лишь слабое статистическое отражение этого процесса».

Какая там «несовместимость разных биологических видов»! Это тоже художественная метафора. В России пока еще нет даже нормальной классовой ненависти, которую так ждали наши либералы. Русские люди пока что с интересом рассматривают «новых русских» как странное явление, как болезненный реванш париев, части советского «дна». Люди («народ») озабочены именно катастрофой хозяйства, природа которой пока что им неясна. Ненависти к «элите», заполучившей это хозяйство в собственность, в массовом сознании не наблюдается, потому что не видно, каким образом положение выправится, если эту «элиту» повесить на фонарных столбах. Более того, по своему видению ситуации эта «элита» не слишком сильно отличается от «народа», поэтому она не воспринимается даже как «иной этнос», не говоря уже об «ином виде». Зачем же включать в программу сборки народа идею открытия еще одного фронта — народа против элиты?

Я считаю, что апология национализма у Ремизова «не технологична». Он не анализирует альтернативы и не конструирует программу, а ограничивается именно апологией, представляя альтернативы в слегка карикатурном виде. Он пишет: «Наиболее широко пропагандируемой является концепция «гражданского национализма», противопоставляемого «этническому». Ее сторонники, как правило, признают проблему социальной дезинтеграции, с которой мы столкнулись. Но они считают, что в этой ситуации не следует делать ставку на этнические чувства, достаточно просто воссоздать эффективные современные институты. Достаточно «отремонтировать» сломанные машины социализации — школу, армию, политическую партию, наконец, сам институт гражданства — и тогда мы преодолеем катастрофу распада. Эта позиция кажется разумной. Но дело в том, что все названные институты — это именно машины, которые не создают идентичность, а тиражируют ее» [там же].

Эта важная мысль Ремизова представляется методологически неверной. Он пишет: «Геллнер говорил о том, что современные нации созданы «печатным станком», т.е. как раз машиной для тиражирования. Но печатный станок создал нации лишь потому, что на нем было, что печатать».

С этим нельзя согласиться. Печатный станок в большой мере создал то, что на нем стало печататься. Печатная книга породила новый тип чтения — как мысленного диалога читателя с автором. Книга создала читателя, человека современного общества. Так Запад стал цивилизацией книги. Нация — этническое сообщество нового типа, это сообщество людей, связанных мысленным диалогом («каждодневным плебисцитом»). Племена — сообщества людей, воображающих себя «родственными по крови», не превращаются в нацию, как бы вдохновенно не пели их Баяны.

Современный русский народ в большой мере создан печатным станком, и в советское время достраивался до нации с помощью связующей силы русской литературы, учебников, прессы. Чтобы демонтировать наш народ, в самом начале 90-х годов сразу был разрушен «русский печатный станок» (как общественный институт) — пресса, условия литературно-издательской деятельности, система распространения. Восстановление или новое строительство системы русского печатного слова — необходимая часть работы по собиранию русского народа.

По мнению Ремизова, сегодня русским необходима «мобилизующая идентичность, которую можно тиражировать», а гражданский национализм таковой не вырабатывает. Это неверно. Все «машины социализации», перечисленные Ремизовым, как раз и служат механизмами созидания этнических связей. Без их ремонта, одними только блестящими выступлениями в Интернете и на митингах, этничность не возродить. Именно в ходе «ремонта» нашей школы, культуры, армии, хозяйства и других матриц России и может сплачиваться народ — через причастность к Общему делу.

С этим и связано главное возражение всей концепции Ремизова. Он представляет этничность единственным ресурсом идентичности российского общества — но сам же признает, что это общество расколото реформой едва ли не на враждебные биологические виды. Но это его признание и означает, что связность народа (то есть его этническая идентичность) не может быть достигнута в рамках созданных реформой общественных институтов. Невозможна общая идентичность социальных групп, доходы которых разнятся в тысячи раз. Социальные противоречия в России углубились настолько, что никакой «миф о происхождении» не может связать этническими связями разошедшиеся части в прошлом единого народа.

Для восстановления таких связей необходимо изменение общественных институтов (например, отношений собственности и распределения национального богатства). Этничность и социальные отношения автономны лишь в определенной ограниченной степени, и собрать русских на платформе этнического национализма — без того, чтобы «воссоздать эффективные современные институты» — в принципе невозможно. Попытка решить национальные проблемы как чисто национальные — утопия. Нынешняя «рыночная» реформа непрерывно воспроизводит этническую ненависть и раскалывает всякие большие общности.

Еще более радикально отвергает проект восстановления главных матриц России другой идеолог этнонационализма — В. Соловей. Он считает ликвидацию в России «развитых социальных институтов Модерна» закономерной и видит в архаизации общества признак возрождения жизнестойкой этнической общности. Он пишет: «Если нам не удалось сберечь и сохранить великую страну под названием СССР, если мы пребываем на ее пепелище и на обочине мировой истории, это значит, что наши ценностные устои, старые социальные институты и культурные формы оказались нежизнеспособными и неэффективными, что они не смогли ответить на вызовы, брошенные историей. Поэтому на смену сложной и цветущей культуре закономерно пришли простые и примитивные развлечения, развитые социальные институты эпохи Модерна заменяются отношениями господства/подчинения, происходит возвращение к категориям власти и крови, взятым в их предельных, обнаженных смыслах. Слой за слоем снимается огромный пласт культуры и социальности, накопившийся со времен Просвещения. Пришедшие варвары примитивны, но и лучше приспособлены для жизни на развалинах великого Третьего Рима, они более жизнестойки» [15, с. 300-301].