Сентябрь - Розамунда Пилчер

Четверг, 8 сентября

— …Как раз в том году у моей двоюродной сестры Флоры родилась дочь. Вы знали ее родителей? Дядя Гектор был брат моего отца, только гораздо моложе, он женился на девушке из Рема. Познакомился с ней, когда работал в полиции; нашел сокровище, надо бы хуже, да некуда. Ей и тридцати не исполнилось, а она уже чуть не все зубы растеряла. Когда бабушка узнала, что дядя хочет на ней жениться, она в ярость пришла, заявила, что никаких католиков с их свечами в нашей семье не будет, ведь сама-то она принадлежала к Свободной Шотландской Церкви. Я девушке нарядную накидку связала из розового шелка. Таким красивым ажурным узором, а она возьми да и брось ее кипятить в бак вместе с простынями, мне до слез жалко было…

Вайолет перестала слушать, да это было и не нужно. Достаточно кивать головой или произносить «м-м», «а-а» всякий раз, как Лотти на минуту умолкнет, чтобы перевести дух, и снова примется плести нескончаемую околесицу.

— …В прислуги я поступила, когда мне было четырнадцать лет, нанялась в большой дом в Файфе. Уж как я плакала, как плакала, но мать сказала: ничего, будешь служить. Взяли меня судомойкой, а кухарка ох строгая. Я в жизни так не уставала, в пять утра уже на ногах, а спала я на чердаке, так еще этот лось.

Слово «лось» зацепило внимание Вайолет.

— Как ты сказала, Лотти, — лось?

— По-моему, это был лось. То есть его голова, такое чучело на стене. Для оленя уж очень большая. Мистер Гилфиллен был миссионером в Африке. Кто бы мог подумать, что миссионер станет убивать лосей, а вот он на них охотился. На Рождество всегда готовили жареную индейку, а мне доставался только кусочек холодной баранины. До чего жадные. У таких снега зимой не выпросишь. Чердак, где я спала, протекал, платье у меня было вечно мокрое. Я и заболела воспалением легких. Вызвали доктора, и миссис Гилфиллен отослала меня домой. Вот я радовалась-то. Дома у меня был котенок, такой пушистый, игривый, ужасный проказник. Откроет дверь в чулан и ну лакать сливки; мы один раз нашли в банке со сливками дохлую мышь. А потом Рыженькая родила котят, они были такие дикие, исцарапали матери все руки… Она не любила животных, папину собаку так просто ненавидела…

Две пожилые дамы сидели на скамейке в большом парке Релкирка. Недалеко от них катила свои воды река, высокая от паводка, бурая от частиц торфа. Стоящий чуть не по пояс в воде рыбак вздернул в воздух леску, хотя она у него ни разу не дрогнула. На противоположном берегу высились викторианские особняки в глубине просторных садов, с лужайками, сбегающими к самой воде. Против двух вилл покачивались на причале яхты. Плавали утки. По берегу шел мужчина с собакой, остановился возле уток и стал бросать им крошки. Птицы, хлопая крыльями, подплыли, стали жадно глотать.

— …Доктор сказал, что у нее удар, сказал, что от нервов. Была война, я хотела пойти добровольцем, но тогда некому было бы ухаживать за матерью. Отец весь день на огороде, он репу выращивал, замечательная у него была репа, крупная, сладкая, а придет домой, скинет сапоги и палец о палец не ударит… в жизни не видела человека, чтобы так много ел. И всегда молчит, бывало, по нескольку дней слова не скажет. Ставил силки на зайцев, очень зайчатину любил. Конечно, тогда зайцы не болели этим ужасным миксимотором.[13]Теперь-то их есть нельзя…

Вайолет уже давно обещала Генри дать Эди возможность отдохнуть от Лотти хотя бы полдня, и ее все время мучила совесть, что она никак не может решиться, но вот, наконец, сегодня она позвала Лотти в Релкирк походить вместе по магазинам, а потом зайти в кафе и выпить чаю. Она заехала к Эди, усадила Лотти в машину и повезла в город. Ради торжественного случая Лотти разрядилась в пух и прах: надела бежевое кримпленовое пальто, шляпку, похожую на блин, туфли на высоких каблуках, в которых она с трудом передвигалась, взяла огромных размеров дамскую сумку. С той минуты, как Лотти села в машину, она болтала, не закрывая рта. Болтала все то время, что они провели в универмаге «Маркс и Спенсер», пока покупали свежие овощи, пока ходили по людным улицам в поисках магазина, который Лотти упорно называла «Галантереей».

— Лотти, по-моему, никаких галантерей тут давным-давно нет.

— Есть, только надо немного пройти по этой улице… или по той. Мама всегда покупала в нем шерсть для вязания.

Ни на миг не веря, что они эту галантерею найдут, Вайолет покорно кружила с Лотти по городу. Ей было жарко, ноги болели, и когда Лотти наконец-то разыскала магазинчик, она почувствовала и облегчение, и досаду. Лавчонка была древняя, затхлая, набитая картонными коробками со спицами и крючками, на полках выцветший шелк для вышивания, допотопные вязальные узоры. Продавщице за прилавком, казалось, лет сто, если не больше, она чуть не полчаса искала то, что хотела купить Лотти — ярд резинки для панталон. Наконец-то нашла моток в ящике с разрозненными пуговицами, отрезала ярд дрожащими руками, положила в бумажный пакет и приняла деньги. Дамы вышли на улицу, Лотти торжествовала.

— Ведь я говорила вам, говорила, — захлебывалась от радости она. — А вы мне не верили, знаю, что не верили.

Все, что надо, они купили, а для полдника было еще рано, и Вайолет предложила погулять в парке. Они вернулись к машине, сложили покупки в багажник и пошли по широкой зеленой лужайке, которая спускалась к реке. Вайолет села на первую же скамейку.

— Отдохнем немного, — решительно сказала она. Вот как случилось, что они с Лотти оказались здесь, в парке, залитом золотым солнечным светом. А Лотти все тараторила, тараторила, трещала…