Широкий Дол - Филиппа Грегори

– Я знаю, дорогая, – нетерпеливо возразил Гарри, – но нужно идти в ногу со временем! Сейчас в Широком Доле хозяйство ведется так же, как и повсюду, так что старые идеи насчет продажи на местном рынке дешевого зерна для бедных в деловом отношении вряд ли имеют смысл.

– И потом, вряд ли эта тема подходит для разговора в гостиной, – аккуратно вставила я. – Селия, можно мне еще чаю? Погода такая теплая, что мне все время хочется пить. И, кстати, нет ли там печенья с сахарной глазурью?

Селия стала наливать мне чай, но по ее лицу было видно, что свою главную мысль она еще не высказала. Джон стоял у камина, внимательно глядя то на Гарри, то на меня. В его взгляде было сдержанное любопытство, словно мы представляли собой некие интересные образчики для его медицинских исследований, хоть и были, с его точки зрения, весьма неприятными представителями низшей ступени животного мира.

– Значит, зерно вы ему продавать не будете? – спокойно спросил он, прекрасно зная, что мы вынуждены это сделать. Мне просто необходимо было продать зерно – причем любому, кто предложит наивысшую цену. Я должна была, наконец, хоть немного расчистить эту груду долгов.

– Нет, – твердо ответила я. – Или, в крайнем случае, мы продадим лишь самую малую часть урожая. Скажем, ту пшеницу, что будет выращена на новых полях; ее, так или иначе, в прошлом году на рынке не было. Против этого ведь не может быть возражений, не так ли? Было бы просто безумием наводнить рынок Мидхёрста зерном и тем самым в итоге сбить на него цену.

– Вот как? – с преувеличенным интересом сказал Джон. – А я-то думал, что после такой зимы, которую пришлось пережить беднякам, вы будете рады дать им возможность этим летом купить дешевое зерно.

– О да! – воскликнула Селия. – Пожалуйста, сделайте так! Если урожай будет хороший, то пусть его излишки пойдут в пользу бедных! Гарри! Беатрис! Джон правильно говорит: в деревне с таким трудом пережили эту зиму. Но я уверена, что всего один хороший урожай – и наша деревня снова оживет, и люди там повеселеют.

Я молча пила чай. В конце концов, Селия – жена Гарри, а Гарри клялся мне, что не потерпит, чтобы в наши дела вмешивались такие плохо осведомленные и сентиментальные люди, как она. Гарри смущенно пошаркал ногами и посмотрел на меня в поисках поддержки. Я тоже посмотрела на него в упор своими зелеными глазами, не мигая, как кошка; этим взглядом я требовала, чтобы он немедленно прекратил столь несвоевременные проявления христианского милосердия со стороны Селии.

– Дорогая, я не намерен сейчас это обсуждать, – несколько неуверенно заявил Гарри. – Вы с Джоном совершенно справедливо беспокоитесь о бедных; меня тоже тревожит их судьба. И я совсем не хочу, чтобы люди в моей деревне ходили голодными. Но если эти люди настолько непредусмотрительны, что женятся и без конца плодят детей, заводя огромные семьи, не зная, как будут их содержать, они вряд ли могут ожидать, что им продадут дешевую пшеницу. Разумеется, голода в Широком Доле не будет. Но я не могу содержать целую деревню и одновременно должным образом вести собственное хозяйство.

– А что значит «должным образом»? – быстро спросил Джон.

– Ох, давайте сменим тему! – весело сказала я. – Наш сквайр сказал свое слово. И потом, с приходом лета в деревне гораздо меньше трудностей. Давайте лучше поговорим о чем-нибудь приятном. Может быть, пригласить гостей или устроить еще какое-то развлечение? Ведь лето уже наступило. Я, например, мечтаю свозить Ричарда к морю. Может быть, нам устроить поездку с пикником?

Селия все еще явно хотела высказаться, но вид у нее был неуверенный; она не могла и не хотела идти на открытую конфронтацию с Гарри. В итоге тема была благополучно закрыта, но я заметила, как жестко посмотрел на меня Джон, и поняла, что он продолжит выяснять мои дальнейшие планы и постарается непременно продемонстрировать всем, что каждое мое слово – ложь. Но, лишившись поддержки Селии, он ничего предпринять не мог. Просто сидел и молча наблюдал за моим лицом. Его взгляд смягчался лишь на мгновение, когда он смотрел на Селию.

После этого разговора я приложила все усилия к тому, чтобы Селии и Джона не было в поместье в тот день, когда я ожидала мистера Гилби. Я напомнила Селии, что обоим детям срочно необходимы новые башмачки, и не забыла сказать о том, что наш деревенский сапожник использует для детской обуви слишком грубую кожу – мы-то с Гарри в детстве преспокойно носили сшитые им башмаки, но Селия считала, что такие башмаки совершенно не подходят для нашей маленькой принцессы. Короче говоря, мы с Селией решили взять обоих детей с собой в Чичестер и там спокойно походить с ними по магазинам. Наши мужья тоже собирались с нами поехать. Но в самый последний момент я притворилась, будто у меня страшно разболелась голова; я даже слезу пустила и вскоре с огромным удовлетворением увидела, как трое взрослых и двое детей сели в карету и покатили по подъездной аллее. Прибытия мистера Гилби я ожидала не ранее чем через час.

Он оказался пунктуален, а мне нравится это качество. Но это было единственное, что мне в нем понравилось. Это был хрупкий человечек, явный горожанин, одетый весьма опрятно, даже почти щегольски. На нем был отлично сшитый редингот, белоснежная сорочка и высокие сапоги, так ярко начищенные, что в них, когда он мне кланялся, отражалось его лицо. А кланялся он часто. Ему тоже было известно, что Широкий Дол никогда прежде не продавал пшеницу «на корню», когда она еще только зреет в полях, а также что пшеницу здесь в первую очередь всегда предлагали своим людям, справедливо полагая, что именно благодаря их труду она стала такой высокой, горделивой и золотистой. Он знал, что все прежние, несколько надменные, сквайры Широкого Дола недолюбливали лондонских купцов, подозревая их в возможном обмане. Действительно, эти умные и хитрые денежные люди запросто могли обвести вокруг пальца честного человека и разорить его, а также отлично умели блефовать, выманивая деньги у земледельцев. Кроме того, я боялась, что и ему, и половине столицы хорошо известно, что наше поместье заложено-перезаложено; что наши счета и закладные находятся в руках мистера Льюэлина, банкиров и еще двоих лондонских купцов; что мы вынуждены иметь дело с людьми, которых всегда презирали, ибо угодили в ловушку бесконечных долгов и закладных. Мистер Гилби знал все это не хуже меня, но и тени подобной осведомленности не мелькнуло на его гладком бледном лице, когда он помогал мне сесть в двуколку.

Пока мы ехали по аллее, он все время озирался, словно прикидывая в уме стоимость нашего парка и леса, видневшегося далеко за оградой и за бывшими лугами, на которых теперь не было ни цветочка. Теперь они совершенно утратили былые очертания; земля там до горизонта была покрыта высокой зеленой пшеницей.

– Все это? – с некоторым изумлением спросил мистер Гилби.

– Да, – кратко ответила я и, взяв вожжи в одну руку и не снимая перчатки, пальцем обвела широкий полукруг на карте поместья, лежавшей на сиденье между нами.

Мистер Гилби кивнул и попросил меня остановить двуколку. Я осталась сидеть в ней, глядя, как он идет по нашему полю, точно хозяин; как берет в горсть зеленые колосья и снова их отпускает; как, собрав в ладонь несколько незрелых зерен, бросает их в рот и жует, точно задумчивая саранча, которую я по собственной глупости к себе пригласила. Я понимала, что единственный способ не показать своего отвращения ни на лице, ни в голосе – это постараться быть такой же холодной и бескровной, как сам мистер Гилби. Впрочем, это было нетрудно. Мне было так больно от того, что я сама привела какого-то купца на ту землю, на которую, как поклялся мой отец, ни один из этих «деловых людей» никогда не ступит, что внутри я совершенно застыла, превратилась в ледышку. Я испытывала холод, леденящий холод, хотя полуденное солнце жарко светило, да и одета я была в амазонку с длинной юбкой и жакет.