Летописец. Книга перемен. День Ангела - Дмитрий Вересов

К тому времени, когда Таня вернулась из аэропорта, блудная Дашка уже явилась и принялась за дело. Она сняла и аккуратно скатала фотоленты, те что еще оставались в ванной подвешенные на прищепках, привела в порядок шкаф, который Таня безобразно разрыла в поисках зонта, вскипятила чайник и теперь сидела на полу у камина, беломраморного, с кафельной стенкой и дверцей желтой меди, уже лет восемьдесят как холодного, и ковром раскладывала фотографии, подбирала по теме.

Таня с ходу подключилась к работе и, неблагодарная, заявила Дашке, что подбирать по тематике-то и не надо было (какая там тематика, ее и нет совсем, а есть одни впечатлизмы, изредка – откровения, и мучиться не стоит искать тематику). А надо было подбирать снимки совсем по другому принципу, но принципа этого Таня путем объяснить не смогла и только сказала:

– В общем, Дарья, от трех до пяти-шести фотографий на одном стенде. Просто подбирай и располагай так, чтобы было красиво и чтобы не темы, а эмоции, настроения совпадали. Ну, ты понимаешь? Один стенд спокойный, просто спокойный, совсем нейтральный. Второй – тоже пусть спокойный, но там больше меланхолии, грусти, тоски даже. Третий – буря, ветер, мятеж. Четвертый – фейерверк, солнце, светлые брызги и тому подобное. Понятно?

– Не знаю, – честно сказала Даша. – Вот у тебя и солнце, и брызги… А почему грусть берет? Вот девчонка летает на качелях – высоко, и дух у нее должно захватывать, а в глазенках тоска. А вот здесь темно и дождь хлещет, а под ним плясать охота. А вот мальчишки с мертвой собакой… Это, вообще, зачем и куда? Ты, мать, извращенка, такое снимать.

Пока Таня размышляла, как бы помягче ответить бесчувственной, нетонкой Дарье, – помягче, потому что она же от всей души взялась помогать, – пока Таня размышляла, что-то поющее проскребло негромко, но неприятно стенку каминного дымохода, что-то упало на решетку за медной дверкой, и мелодия замерла. Посланец свыше затихарился, чем вызвал нешуточную тревогу у девушек. Лучше бы оно пело, чем бы оно там ни было. Так спокойнее, тем более что мелодия была вполне узнаваемой. А теперь чего ждать? Взрыва? Сердечки девичьи колотились в неприятном беспокойстве, черная грачья челка и рыжий зачес одинаково встопорщились, черные глаза и светло-карие одинаково округлились, губы синхронно дрогнули.

– Это что за… небесный подарочек? – прошептала дрожащим голоском Таня. – Бомба?

– Бомба… – не очень уверенно ответила Даша. – Ой. Какая-то новомодная, поющая. Ты о такой слышала, Татьяна?

– Ничего я про бомбы не знаю, – ответила Таня все тем же дрожащим шепотом, – кроме того, что они взрываются.

– Танька, надо бы саперов вызвать. С собакой, – на полном серьезе предложила Даша.

– А собака зачем? – несказанно удивилась Таня и перестала вдруг бояться. – Мне сапер, тебе собака? Ты же у нас, Дашка, обожаешь тварей бессловесных.

– Ну да, – ошеломленно кивнула Даша, потом прыснула, осознав ляпсус, и девицы расхохотались. Несколько нервически расхохотались.

– Дашка, оно бы уже взорвалось, если бы вообще взрывалось, – сделала вывод Таня. – Надо же, в конце концов, посмотреть, что там прилетело. Что за подарочек нам на голову.

Таня решительно повернула медную шишечку на дверце, на обратной стороне которой запирающая планка вышла из паза, дверца открылась, и на грязной решетке обнаружился мобильный телефон. Никакой не навороченный, простенький, слегка устаревшего дизайна. Таня взяла его в руки. Судя по всему, ничего ему не сделалось, мобильнику. Он был затянут в кожаный футлярчик и упал тылом, на пружинную клипсу, которую цепляют за карман. Клипса благополучно смягчила удар, и телефон пребывал в рабочем состоянии, включенный, с черно-белым китом на заставке. Кит дурашливо скалился и пускал легкомысленный фонтан.

– Кит, – сказала Таня, – смотри, Дашка.

– И что? – пожала плечами Даша. – Выходка из серии «он мне надоел»? Потому и выбрасываю? Почему в трубу-то? И вряд ли это трубочист уронил, они, трубочисты, редки стали и, я уверена, числятся в Красной книге. Ты в жизни хотя бы одного трубочиста видела, Танька? И что с этой штукой теперь делать?

– Пусть лежит, – ответила Таня, – каши не просит. Может, кто позвонит, и узнаем, чье это добро. Пусть приходит и забирает.

– Мне пора, – вдруг заявила Даша. – Я тебе, Татьяна, еще вечером помогу, если ты к своему Якову не умотаешь. И даже если умотаешь, тоже. Но уж тогда не обессудь, если все сделаю не так. А сейчас мне, чесслово, пора. У меня было полчаса, полчаса кончились. Пока.

– Дашка, а как же…

– Пора, – повторила Даша. – Я – в театр. Занавес шить. И Нодарушка там будет.

– Нодарушка, – сказала Таня. – Ага. Так бы и говорила, солнце мое. Нодарушка – это причина серьезная.

Даша убежала, накинув свою кургузую курточку и мелькнув рыжеватым затылком, а Таня рассеянно огляделась, присела на корточки и стала ползать на четвереньках от одной фотографии к другой, тасуя их, перемещая, раскладывая стопками и веерами. Фотография с молодыми людьми и усопшим бассетом все еще лежала отдельно, Таня просто помешалась на этом снимке и никак не могла придумать, в какую группу его включить. Это какой-то сюр, полное несовпадение ни с чем на свете, такой же сюр, как и большинство мелких случайностей, которые проникают из щелей во времени, зависают на считаные мгновения, происходят и тут же забываются, нелепые, несущественные, ни с чем, казалось бы, не связанные. Но почему за эту, вот именно за эту конкретную нелепость так цепляется ее сознание?

«Ну и ладно, – подумала Таня, – я не буду ни с чем объединять этот снимок. Я его увеличу, и он будет сам по себе, он останется в сознании зрителя легкой сенсацией. Сюжет немного покоробит и растревожит, а графика… Графика в укрупненном виде только выиграет. Ах, эта собачья шерсть! Штришки и пятна. Вот какая я хитренькая художница. Или… О! Или вот что! Я отдам этот снимок на выставку ребятам и как бы тоже приму в ней участие. Попрошу отдельный стенд. И мне плюсик, зачетик в досье, и им хорошо – я классная фотографиня! Как они там выставку назвали? „Люди и уроды“. Литературная натяжечка, конечно, примитив, но сойдет».

Таня разглядывала полюбившийся снимок и совсем позабыла о «небесном подарочке», а он возьми и завибрируй, и запой Марией Магдалиной. Таня вздрогнула от неожиданности, оглянулась и, определив источник звука, подобрала телефон, валявшийся у камина, прочитала на дисплее коротенькое имя абонента и нажала зеленую кнопочку приема.

– Я, Аня, вас слушаю, – проговорила Таня в микрофон. – Только я не та, кто вам нужен. Видите ли…

– Не та так не та, – раздался в трубке рассерженный и обиженный голос. – Не нужно мне никаких объяснений, девушка. Никита… То есть Потравнов с вами, разумеется? Пусть вечером свои вещи заберет. Я буду дома, открою.

Зазвучал короткий гудок отбоя. Что оставалось делать Тане? Она пожала плечами и вернулась к своей работе. Значит, решено: гвоздем выставки будет этот снимок с мертвой собакой.

Прежде всего, я обнаружил, что только теперь в вашем сердце зажглись в полном блеске могучие лучи истинной чистой любви, так что, я полагаю, приближается высший, решительный момент вашей жизни.