Тени Лордэна - Алессандр Рюкко

дружище, зачем мне делать этот треклятый шажочек, отнимающий всё и не дающий ничего взамен ни мне, ни даже кому-то ещё? Ради чего мне теперь умирать впустую, когда я могу… нет, когда мне дали верную возможность этого избежать? Почему бы мне вот прямо сейчас, не теряя ни минуты, собрать вещички и не помчаться в порт, чтобы уплыть за край света и зажить там по-королевски, навсегда забыв про демонов и про непутёвого тебя в придачу.

— А как же твоя месть? Уже забыл про Уах’халама?

— От чего забыл? Троих тварей я всё же прикончил. Думаю, что этого будет вполне достаточно, чтобы смуглый бедолага мог покоиться с миром, а вот мне пока что-то не сильно хочется на тот свет.

— Нет… я не могу поверить… ты же говорил… У тебя, что? Совсем нет…

— Чести? Достоинства? Совести? Чувства стыда? — опередил его Янс, и, хотя голос убийцы был полон самой глумливой и неприкрытой издёвки, само его лицо осталось совершенно бесстрастным, точно оно обратилось в болезненно зелёную маску из грязного воска, и Хромос ощутил зловещий холодок на загривке. — Парень, я же тебе говорил, что у воров они бывают только в сказках для сопливых детишек, а мы с тобой уж точно не в сказку попали. Как же до тебя всё долго и труго доходит.

— И что ты собрался дальше делать? Вернуться к старому ремеслу? Жить воровством?

— Хах, нет, в этом больше не будет нужды. Зачем рисковать из-за пары серебряников, когда у меня будет столько золота, сколько я при всём желании не смогу прокутить и за всю оставшуюся жизнь?

— Ты о чём? — с нескрываемой злобой спросил Хромос, почти потерявший веру в происходящее, но тут внезапная и сокрушительная догадка пронзила его разум. — Они у тебя…

— Да, у меня, — признался Янс с детской невинностью и немного развёл руки в стороны.

— Но когда?

— В ночь после убийства эльфийки я таки отправился в вашу Крепость, дабы определить личности демонов среди стражей, но ничего толком не вышло. Видимо в тот раз они все дружно свалили в город. Может собрались у рыжули, чтобы обсудить мои новые проделки. Замок у вас большой, построенный на славу, но охрана — полное дерьмо, мог бы даже без невидимости обойтись. По воле случая или проведения, пёс его знает, я забрёл в одну комнату и смотрю — ларчик заветный стоит, такой одинокий и беззащитный, а в нём и камушки лежат, меня дожидаются в грусти и печали. Было бы грешно их не прикарманить, раз новые хозяева совсем не умеют их беречь. А о цене мне поведали гномы. Стоило только зайти в подходящий кабак и вскользь упомянуть о чудесных опалах, как они выложили мне всё, включая назначенную вашим Дуэримом, или как там его, цену. Нет на свете большего болтуна и дурака, чем подпитый гном.

— Где они? В тех катакомбах?

— Они в надёжном месте. Никто кроме меня их не найдёт, если только не перевернёт весь город вверх дном и не переберёт его по кирпичику. Так что можешь не беспокоиться или… ты хочешь их у меня забрать? Хочешь лишить меня последнего шанса на счастливую жизнь? Чтобы вместо неё я пошёл на смерть? Какой же ты всё-таки славный малый.

Перед Хромосом стоял совершенно иной человек… нет, не человек, но походившее на него существо, в чьих жилах текла ледяная кровь, и чей разум избавился от последней крохи морального балласта, став резонирующей пустотой, в которой каждая возникшая мысль, более походившая на звериное побуждение, немедленно находила воплощение в стремительном рефлекторном действии. Оно могло нести только смерть. Сам же Янс удалился от капитана на многие лиги, став крошечной, едва различимой точечкой на горизонте, а жнец стоял рядом, почти вплотную, чутка сгорбившись, подсогнув колени и протянув напряжённую словно пружина руку к выглядывавшей из-под камзола рукояти эфеса, и пожирал противника взглядом. Стоило Хромосу шелохнуться, показаться враждебным, попытаться защититься магией, как стальное жало в мгновение ока пронзило бы трепещущее сердце. Выход был только один — докричаться до Янса, пока тот не ушёл окончательно, уступив место тёмному двойнику, но красивые и проникновенные слова о долге тут были тут совершенно бесполезны.

— Нет, что ты… мне они совершенно ни к чему. Оставь себе и делай то, что задумал, я тебе мешать не стану, — сказал капитан и медленно поднял руки над головой, подтверждая свои слова и открывая все уязвимые точки для удара. Этот внезапный, во многом безрассудный ход оказался единственно верным, и Янс отложил исполнение своих намерений, ожидая, что же Хромос скажет дальше. — Отправляйся за тридевять морей, продай камни, купи себе дворянский титул, заведи семью, или гарем, или всё сразу, как твоей душе будет угодно. Но знай, настанет день, и они придут за тобой, как это сделал бы Майдрих, — стоило капитану произнести это роковое имя, как правая половина лица Янса дважды дёрнулась в нервном тике, а в блеске прежде холодных, мёртвых глаз возникло какое-то бурление. — Ты уже нанёс им достаточную обиду, убив троих родичей, а теперь ещё присвоишь их сокровище, сделаешь себя их самым ненавистным врагом, недостойным прощения. Уверен, что гномы тебе сообщили, насколько эти камушки редкие. Попробуй продать хотя бы один из них — выдашь себя со всеми потрохами, и более никогда не скроешься о них, обременённый богатствами, окружённый славой и почётом. Рано или поздно они явятся и растерзают тебя и всех, кто тебе будет дорог. Судьба не дала тебе возможность избежать смерти, а предложила коварную ловушку, катастрофу под видом спасения. И ты на это радостно клюнул.

Хромос замолчал и всмотрелся в лицо Янса. Оно более не казалось таким искусственным и обескровленным, в него вернулась прежняя человечность, рисовавшая на коже тонкие морщины переживаемых в душе эмоций. Затем убийца внезапно вздрогнул и мелко затрясся, словно бы его охватила судорога живота, но это был немой смех ополоумевшего человека, вернувшегося из забытия.

— Чтоб ты сдох, парень. Зачем ты столь жестоко рушишь чужие мечты? Неужели тебя в детстве совсем не любили, что у тебя такая тяга портить другим людям жизнь? Хотя… чёрт с ним, ты прав. Эти опалы для меня мёртвый груз. Дорогущий, но всё же мёртвый, хоть сейчас выбрасывай и в сине море, прямо, как и те проклятые изумруды. Если так подумать, то выходит, что история пошла