Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

от твоего взора не укрылась даже сернокислая известь, которую несведущие варвары именуют гипсом. Ты добавил к нему воды и взболтал смесь, дабы вода отняла у извести тайну ее кристалла, а смесь, будучи нанесена на холстину, превратилась в повязку, которой стягивают суставы, кости и трубки, чтобы придать им опору, если они нуждаются в ней. Со временем ты сумеешь уберечь миллионы рук и ног от искривлений и других уродств. Когда-нибудь профессора примутся собирать пиастры, дабы возвести тебе памятник, на котором будет изваяна в камне твоя голова или отлита в металле твоя фигура. На постаменте памятника засверкает твое имя, начертанное золотом. Пока же оно будет красоваться в моей записной книжке, и я прошу тебя назвать мне его, чтобы я мог его записать.

Он говорил торжественным тоном, словно явился ко мне во главе целой депутации. Увы, но эта депутация состояла лишь из него одного.

— Благодарю тебя! — ответил я. — Любовь к истине повелевает мне сообщить, что это великое изобретение сделал вовсе не я. В моем отечестве с ним знакомы буквально все — и врачи, и люди, далекие от медицины. Если тебе угодно записать имя изобретателя, ты узнаешь его. Этого ученого мужа, коему многие люди обязаны тем, что к ним снова вернулся их благообразный вид, звали Матисеном. Он был знаменитым врачевателем ран и жил в Голландии. Я не достоин твоих похвал, но меня радует, что тебе понравилось это изобретение, и надеюсь, что ты прилежно будешь его применять.

— Я докажу тебе, что твердо решил его применять. Но тебе не стоит отвергать мои похвалы. Пусть и не ты изобрел этот способ лечения, но ведь ты своим несравненным деянием ввел его в этой стране. Я не забуду нынешний день. Я рад, что мой кафтан уцелел. Он будет моей фирменной вывеской; я повешу его у дверей дома, дабы все, сломавшие свои члены, могли спокойно лицезреть, что отныне их раны будут погружены в сернокислую известь. Я уже опробовал, как это делается, и прошу тебя, осмотри мой труд и оцени его. Ты поможешь мне?

— С превеликим удовольствием! — ответил я.

Он подошел к окну и захлопал в ладоши. Дверь в большую комнату отворилась, и я услышал тяжелые шаги.

— Заходи! — скомандовал он.

Сперва показались двое мужчин, несших огромный куб, наполненный до краев жидким гипсом. Один из них волочил с собой также огромный пук ваты, которой достало бы, чтобы завернуть в нее десять человек, а другой держал в руке целый тюк ситца. Они сложили свою поклажу и удалились.

Едва освободилось место, как в комнату вошли еще двое мужчин. Они внесли сюда носилки, на которых лежал какой-то бородатый человек, укрытый до подбородка одеялом. Они поставили носилки наземь и вышли.

— Сейчас ты увидишь первые повязки, которые я приготовил, — произнес врач. — Я купил эти материалы и нанял рабочего, который послужит мне моделью. Он получает десять пиастров в день и еду. Дозволь мне откинуть одеяло и показать тебе пациента.

Он снял накидку. Когда я увидел модель, то едва удержался от смеха. О Аллах! Как выглядел этот человек! Толстяк-хаким взялся лечить его от всевозможных вымышленных переломов и не пожалел на него гипса. Но какие-то были повязки!

Плечи этого бедняги, его предплечья, бедра, голени и даже ягодицы скрылись под слоем гипса толщиной в целую ладонь. Его грудная клетка была закована в такого рода панцирь, который едва пробьет даже пистолетная пуля.

Бедняга напоминал пациента, лежавшего при смерти. Он не мог шевельнуться; даже дышал он с трудом. И это примерно за восемнадцать грошей в день! В день! Веселенькое дельце! Целый день носить эти повязки, но для чего?

— Сколько же ты собираешься проводить этот эксперимент? — спросил я.

— До тех пор пока у него хватит сил. Я собираюсь изучать воздействие повязок из сернокислой извести на различные части организма.

— На примере здорового человека? И так ясно, что он долго не протянет. Что у него с грудью?

— Он сломал пять ребер, два справа и три слева.

— А с плечами?

— Ключица раскололась надвое.

— А с бедрами?

— При падении он вывихнул себе оба сустава. Не хватает лишь одного: чтобы у него выскочила нижняя челюсть и защемило язык. Я не знаю, как наложить сюда гипсовую повязку, и потому прошу у тебя совета.

— О хаким, сюда никогда не накладывают повязки!

— Нет? Почему?

— При вывихе нижней челюсти ее вправляют; тут не нужен гипс.

— Хорошо, как тебе угодно! Допустим, его рот снова закрылся.

— Пусть будет так, и освободи ему ребра! Смотри, как он жадно хватает воздух.

— Как хочешь; тогда я возьму у хозяина инструмент.

Было очень любопытно, что он принесет. Когда он вернулся, я перевязывал ногу и отвлекся, только услышав удары молотка.

— Бога ради, что ты делаешь? Что у тебя в руках?

Я не видел этого, потому что он повернулся ко мне спиной.

— Молоток и зубило, — непринужденно ответил он.

— Ты ему и впрямь поломаешь ребра или вгонишь зубило в грудь.

— А что же мне тогда взять?

— Ножницы, нож или пилу — смотря какой толщины повязка.

— У меня в корзине лежит пила, которой я отпиливаю кости; я сейчас принесу ее.

— Заодно позови моего маленького спутника. Он поможет тебе, а то я не могу.

Когда вернулся Халеф, достаточно было нескольких, намеков, и он — невзирая на протесты врача — взялся крушить гипсовый панцирь. Работа была трудной, и когда, наконец, он освободил модель от всех повязок, уже давно пришлось зажечь свет, ибо наступила ночь. Бедняга, коему — наряду со всеми возможными переломами и вывихами — хотели приписать еще и защемление языка, не проронил ни единого слова. Лишь когда последняя повязка была снята, он произнес, обращаясь ко мне:

— Благодарю тебя, господин!

Один прыжок, и он был таков.

— Стой! — завопил ему вдогонку толстяк. — Ты мне еще нужен! Есть работа!

Но истошный вопль его был оставлен без ответа.

— Он убегает! Что мне делать с этим прекрасным гипсом, с ватой и ситцем?

— Да пусть бежит! — ответил я. — Что ты еще выдумал? В этой бадье хватит гипса, чтобы покрыть им пару домов. А мне самому нужно лишь немножко гипса, ведь сейчас самое время сделать мне перевязку.

— Прекрасно, прекрасно, эфенди! Я сейчас же начинаю.

— Помедленнее, помедленнее! Следуй точно моим указаниям.

Этот врач был «огонь и пламя». Перевязывая меня, он рассказывал о самых невероятных способах лечения, которые ему доводилось практиковать. Когда мы управились, он молвил:

— Да, это, конечно, совсем другое дело! Я снова