Изобретение велосипеда - Юрий Козлов

— Значит, скоро в газете прочитаем, — улыбнулся Александр Петрович.

— Дайте мне ваш телефон, — сказал Толик. — Я вас возьму с собой на комсомольское собрание в школу. Посмотрите, послушаете…

— Зачем мне это? — удивился Александр Петрович. — Вы же писатель, — улыбнулся Толик. — Пишете о молодёжи… Неужели вам неинтересно побывать на собрании?

— Интересно, — ответил Александр Петрович.

— Значит, пойдёте?

— Не обещаю.

Толик вздохнул.

— И всё-таки я вам позвоню.

Телефона Толик записывать не стал. Сказал, что запомнит. На прощание протянул руку и заглянул в глаза.

— Я читал все ваши книги, — тихо сказал Толик. — А одну, можно сказать, знаю наизусть. Про парня, который сразу после войны…

— До свидания! Вон мой троллейбус идёт! — Александр Петрович помахал Толику рукой.

— Я вам позвоню! — крикнул Толик.

В троллейбусе Александр Петрович смотрел в окно и вздыхал. «Сентиментальным становлюсь! — ругал он себя. — К Лунину зачем-то пошёл… А потом этот мальчишка мне нагло льстит, а я чуть не в слёзы… Книгу мою он наизусть помнит… И ведь не верю я ему, вот что самое смешное! В жизни, что ли, меня недохвалили? Критики недохвалили? Премию не дали?»

Александр Петрович приехал домой в десять часов. Жена что-то вязала у себя в комнате и смотрела телевизор. Взяв Карая, Александр Петрович отправился в далёкий, робко зеленеющий Овсянниковский садик, где Карая заждались его друзья — тигровый дог Тедди, овчарка Бенина и свирепый чау-чау Гошка. Вся компания дружно устремилась на газоны, и только Гошка, похожий на медведя, ходил почему-то по пешеходным дорожкам, никому не уступая дороги, что-то активно вынюхивал и сердито рычал, если кто-то случайно наступал ему на ногу.

Придя из Овсянниковского садика, Александр Петрович сел в кресло, положил на колени какую-то книгу и так глубоко задумался, что не обратил внимания на бледного, просветлённого Гектора, вернувшегося с танцев. Выпив подряд три стакана холодной воды, Гектор отправился к себе в комнату и рухнул там на кровать. Свет Гектор почему-то забыл выключить.

— Ты что, заболел? — спросил Александр Петрович, гася свет в комнате сына.

— Заболел, — невнятно ответил Гектор.

— А я с вашим комсомольским куратором познакомился, — сказал Александр Петрович. — Ифигенин. Знаешь такого?

— Знаю, — зевнул Гектор.

— Хитрый он, по-моему, — сказал Александр Петрович.

— Я заболел, — снова пробормотал Гектор.

— Тогда постели как следует постель и накройся одеялом, — посоветовал Александр Петрович. — И аспирин прими…

Уже лёжа в кровати, он вдруг сообразил, что сын его вовсе не заболел, а напился. «А может, влюбился? — подумал Александр Петрович. — Кто его знает…»

Обычно Инна приходила в школу за десять минут до начала уроков. Эти десять минут она проводила у большого зеркала в вестибюле. Где-то рядом хихикали и суетились первоклассники, хлопали двери, ходили учителя — Инна внимания на это не обращала. Она сосредоточенно причёсывалась, подкрашивала глаза, накладывала тени. И на первом уроке сидела рядом с Гектором Садофьевым прекрасная, благоухающая и свежая, словно только что свалившееся в росистую траву яблоко. Тёмные глаза Инны были безмятежны, движения лениво-грациозны, записи в тетрадях небрежны. Домашние задания у Инны от зубов не отскакивали.

— Теперь я понял, — сказал однажды Гектор, — что тебе больше всего пойдёт из одежды.

— Что? — поинтересовалась Инна.

— Врачебный халат! — заявил Гектор. — Ты будешь ходить по палатам и исцелять страждущих — смотреть им в глаза, и класть на лоб холодную руку, и говорить какую-нибудь глупость, как это и положено девушке…

— Они будут звать меня «сестричка-смерть», — сказала Инна.

— Иногда в тебе появляется что-то демоническое. Смотри, волосы шевелятся!

— Это сквозняк. Форточка открыта, и дверь открыта. Вот они и шевелятся…

— А любовь Благовещенского?

— При чём здесь любовь Благовещенского?

— Не знаю, — смеялся Гектор. — Он меня ест взглядом…

— Он, наверное, сегодня не завтракал, — отвечала Инна.

Такие беседы вели перед началом уроков Гектор Садофьев и Инна Леннер.

Родители Инны были медиками. Отец — хирург, мать — терапевт. Инна готовилась поступать в медицинский. Инне казалось, что ещё до её рождения было решено, что она станет врачом. В детстве Инна резала тупым скальпелем кукол и ругала «операционных сестёр», которыми были её подружки. Когда какая-нибудь из «сестёр» изъявляла желание побыть хирургом, Инна злилась, забирала скальпель и уходила.

Ещё Инне не очень нравилось, что на первом курсе студенты мединститута ходят в морги анатомировать трупы. Но что поделаешь? Через это ведь проходят вся будущие врачи…

Сегодня Инна пришла в школу перед самым звонком. Прошелестев мимо подруг-одноклассниц лакированно-клеёнчатым плащом (модной новинкой), взгляды к которому приклеивались, как мухи к липкой бумаге, Инна, стуча каблуками, поднялась на четвёртый этаж, ловко обогнула стоящую в задумчивости у окна Аллу Степановну Ходину и влетела в класс, как ремнём подстёгиваемая звонком. Проскочив между столами, Инна уселась на своё место рядом с Гектором.

— Любовь зла, — сказал Гектор. — Полюбишь и Благовещенского. Кстати, где наш Ромео? Или Отелло?

— Квазимодо, — усмехнулась Инна.

— Это слишком! — Гектор щёлкнул пальцами.

— Щёлкаешь, как бухгалтер счётами, — сказав Инна. — И задаёшь глупые вопросы. Он завтра придёт…

— Попроси мать, пусть достанет справку, — сказал Гектор. — И не жди от любви добра…

Звонок давно отзвенел, разговоры за столами велись на полтона ниже. Первым уроком должна была быть литература.

Сусанна Андреевна, которую никто не ждал, вошла в класс решительно и как-то торжественно.

— Инна… — было первое её слово.

Десятый «Б» замер.

…Костя Благовещенский брёл вдоль трамвайной линии в сторону гигантских труб, воинственно дымивших на горизонте. Время от времени налетал разбойник-дождь. Он разом вспенивал лужи, потом неожиданно прекращался, и на несколько минут выглядывало солнце. Тут же появлялись воробьи и голуби. Они хищно бросались на асфальт, склёвывали червей, неизвестно зачем выползших из-под земли, но солнце опять уходило в подполье, снова начинался дождь, голова у Кости не успевала высохнуть, мысли в ней становились тоже какими-то мокрыми, противными, беспомощными, как червяки на асфальте. Не знал Костя, куда идёт и зачем. Воображал Костя картины мрачные: прошедшие три дня окажутся единственными, Инна больше не захочет с ним встречаться, будет исступлённо и молча любить Гектора, который из дружеских чувств к Косте постарается держать Инну подальше, и это ещё больше осложнит странные отношения между Костей, Инной и Гектором. А о том, как встретят его в школе, как будет он объяснять свои прогулы, Костя совсем не думал. Не волновало его это.