Прыжок - Симона Лапперт

что полиция, чего доброго, конфискует у него фикс. Он вспомнил маленькие ножки мальчика и решил рискнуть, понадеявшись, что сейчас у полиции есть дела поважнее.

Улица была перекрыта с обеих сторон, а ему необходимо было миновать этот дом, поэтому ничего не оставалось, кроме как слезть с велосипеда и пойти пешком. Люди стояли вплотную, пахло потом, донерами и сигаретным дымом. Возможно, дело было в курьерском велотрико, но почему-то люди как могли пропускали Финна, затем снова поднимали мобильные телефоны над головой и продолжали снимать. Все шло даже лучше, чем он ожидал. Только когда Финн, мокрый насквозь от пота, увидел впереди в ста метрах последнее ограждение и просвет между деревьями, через который он попадет в парк, а затем снова выедет на улицу, только тогда он впервые поднял взгляд и посмотрел туда, куда были устремлены все взоры. Он запрокинул голову и сделал из ладони козырек. Когда глаза сфокусировались на человеке наверху, у него подкосились колени, сердце ушло вниз и заколотилось, перемалывая все внутри, он сжал ручки руля, ища опору, весь адреналин от быстрой езды, который только что тек по его венам, кажется, изменил свое агрегатное состояние и комьями больно давил на желудок. Наверху, босиком на черепице, стояла Ману. Она рвала на себе волосы, раскачивалась вперед-назад. Ману. Он хотел выкрикнуть ее имя, но губы пересохли и онемели, язык камнем лежал во рту, челюсть дрожала, пропотелое трико прилипло в подмышках, приклеило руки к телу, и когда он попытался переставлять ноги, ему показалось, что и они прилипли к асфальту. Прекрасная, гордая Ману — все, о чем он мог думать сейчас, потому что помимо этого в его голове были только жар и пустота. У него не получалось представить себе статичный кадр Ману, вспыхивали одни бессвязные крупные планы: щель между зубами, мозоли на кончиках пальцев, маленький шрам под правой бровью. Если бы только фасад так не слепил глаза. Ему хотелось выключить свет на площади и у себя в голове, остановить все, пойти с Ману плавать.

Марен

Она скользнула взглядом по изящной женской спине, по каждому тонкому волоску на гладкой коже, задержалась на родимом пятне чуть ниже талии, этой невероятно тонкой талии, опустилась ниже к маленькой округлой попе, кусочек черного кружева между безупречных ягодиц, даже здесь эти тонкие светлые волоски. Женщина повернулась и выставила прямо перед лицом Марен грудь, негатив верха от бикини, маленькие розовые соски на светлой коже. Женщина была как высунутый язык, дразнящий Марен всем своим видом. Ее плоский живот ни на миллиметр не округлялся во время вдоха. От нее исходил свежий тонкий аромат. Мята? Мелисса?

Марен стала машинально записывать снятые мерки, при этом слишком сильно надавила на карандаш, и кончик грифеля надломился. Она взяла с гладильной доски ручку и написала возмутительные цифры, быстро, мелко, угловато.

— И? — спросила женщина. Марен забыла ее имя, плевать, глянет позже в картотеке.

— Пятница, — ответила Ману. — К пятнице я закончу костюм. Если вы захотите полупальто, это займет на пять дней больше. Вы уверены, что не хотите блузку под костюм?

Женщина надела свой серый шелковый топ, бюстгальтер она не носила.

— Столько времени у меня нет, — сказала она. — Но мне кажется, пиджак на голое тело неплохо смотрится. У меня такая маленькая грудь, что ничего страшного. Хоть какое-то преимущество.

— Конечно, — согласилась Марен и вырвала листок с мерками из блокнота. — Тогда до пятницы.

Она проводила женщину взглядом. Та вышла на солнце, закурила сигарету, с наслаждением выпустила дым и скрылась за углом. Марен вздохнула. Шагомер на поясе юбки показывал одну тысячу двадцать четыре шага, не так уж много для полудня. Она прошлась по ателье, поправила вешалки, включила отпариватель. Тысяча девяносто семь. Марен снова громко и тяжело вздохнула, зашла в примерочную и задернула шторку. Она расстегнула молнию на юбке и натянула ее до подмышек. Посмотрела на бледную кожу, которая раньше ей так нравилась. Теперь она просвечивала серым сквозь черные колготки, над эластичным поясом нависала складка. Две, если не втягивать живот и не придерживать тяжелую грудь. Она изо всех сил вобрала живот и прогнулась в пояснице. Талия стала чуточку уже. Немного, но все-таки. Так рассматривать себя ей было в новинку. Раньше у нее и в мыслях не было посмотреть на себя сзади при покупке джинсов. Она гордилась своими веснушками и большой грудью. Марен спустила юбку, поправила шагомер. Две тысячи три шага, когда она вышла из примерочной. Сегодня ей уже не набрать десяти тысяч, рекомендованных Ханнесом на каждый день. В служебном помещении с кухней она открыла пачку «Харибо», набила полный рот и почувствовала, как сладость растекается по нёбу. Не проглатывая, она перестала жевать, склонилась над раковиной, выплюнула липкую массу, оторвала кусок бумажного полотенца, собрала в него комок и выбросила в мусорку. Упаковку мармеладных мишек отправила сразу следом.

— Все в порядке?

Марен испуганно обернулась и ударилась локтем о микроволновку. В дверях стоял Ярис. Он немного поправился и зарос с их последней встречи.

— Сюрприз, — ухмыльнулся он.

Марен почувствовала жар на щеках.

— Что ты здесь делаешь? — удивилась она и вытерла липкие пальцы о юбку. — Я думала, ты приедешь только через неделю.

— Но вот я здесь и хочу пригласить тебя на обед, — сказал Ярис. Он поставил на пол футляр с инструментом. — Дай я тебя обниму.

От Яриса, как и всегда, приятно пахло сандалом и кожаной курткой, которую он носил, немного табаком — каким-то хорошим французским, Марен все время забывала название.

— Прекрасно выглядишь. — Он взял в ладони ее лицо. — Хочу сосчитать твои веснушки. Все до единой. Но ты постоянно убегаешь.

Марен выбралась из его объятий, незаметно сняла с юбки шагомер и спрятала за микроволновкой.

— Могу что-нибудь приготовить, — предложила она. — Ризотто, например. У меня дома есть все ингредиенты.

Ярис был музыкантом, играл в стиле барокко на цинке — странном изогнутом деревянном инструменте, который звучал как гобой, только глубже и теплее. С ним он ездил по миру — Рим, Нью-Йорк, Париж, Одесса — и периодически оказывался здесь, давал концерты и читал лекции в Высшей школе старинной музыки. Пять лет назад он впервые появился на пороге ее ателье, прижимая к себе фрак с порванной подкладкой. Заплатить ему было нечем, но позже на Рыночной площади он угостил ее сладкой ватой. Марен никогда не воспринимала всерьез его заигрывания, во-первых, из-за Ханнеса, во-вторых, потому что Ярис, по ее мнению, был для нее слишком хорош — слишком красив,