Инстинкт заключенного. Очерки тюремной психологии - Михаил Гернет

И всегда и во всех тюрьмах даже неопытный чтец оказывался в силах овладеть аудиторией, вызывая в ней и бурный смех, и глубокие симпатий, и заставляя ее иногда с затаенным дыханием следить за развитием основной мысли рассказа.

Характерною особенностью чтения в тюрьме является высокая степень напряженного внимания. Мы уже говорили, что от обидного просматривания книга избавлена в тюрьме больше, чем где-нибудь: как она ни мало интересна, как мало ни дает она читателю, она интереснее тюремного однообразия и дает больше, чем камера.

Внимание к читаемому приводит к развитию критики. В местах заключения нет так называемого «механического чтения»: чтение там нередко напряженная работа мозга. Читатель-узник обыкновенно превращается в критика. Он не только читает, но, говоря словами Новорусского, «по косточкам разбирает читаемого автора».

О распространенности фактов превращения тюремного читателя в критика можно судить по тем надписям, которыми покрываются книги из тюремных библиотек. В то время, как в иностранной литературе имеется обширный труд Ломброзо, переведенный на несколько иностранных языков, представляющий собою очень полное собрание надписей заключенных на стенах тюрьмы и книгах из библиотек различных мест заключения, в нашей русской литературе специально этому вопросу была посвящена недавно опубликованная статья в сборнике «Каторга и ссылка»[66]. Впрочем, сведения об этих надписях встречаются в некоторых мемуарах о тюремном заключении и особенно у Осоргина, но они носят разрозненный и случайный характер. К сожалению, названный труд Ломброзо и скромные материалы русской литературы остаются неиспользованными криминальной психологией ни для изучения психологии наказания, ни для исследований в области характеристики самого преступного мира. Мы уверены, что быстро развивающаяся криминальная психология вынет из-под спуда этот интересный материал и сумеет его использовать. Я лично с моими учениками делал попытку собирания надписей в апреле 1917 г., преимущественно, в камерах смертников Московской Таганской тюрьмы, и летом этого года знакомился с надписями на книгах из библиотек Таганского и Сокольничего исправительных домов и женской Новинской тюрьмы, но обе эти попытки были самых скромных размеров[67]. Однако, как ни были они скромны по их размерам, они показали нам, что, несмотря на строгие запрещения делать таковые надписи, они постоянно делались и не исчезли даже и теперь с допуском в названные места заключения газет, с устройством в них спектаклей и концертов. К сожалению, в Таганском исправительном доме, где мы нашли более всего надписей, как раз перед нашим обследованием там были сожжены старые книги, бывшие в долгом употреблении и, конечно, имевшие большое количество надписей. Таким образом, мы не успели их использовать.

Особенно отмечаем, что автор названной статьи в сборнике «Каторга и ссылка» и Осоргин подчеркивают большой интерес и значение этих надписей. Это указание, идущее от самих бывших заключенных, для нас очень ценно: надписи на книгах материал, ждущий своего исследователя. Нам даже кажется, что первый из названных авторов недооценивает его, когда говорит, что часть надписей «совершенно ничего не говорит». Таковы, по его словам, надписи с названием книги, фамилии автора или своей, адреса тюрьмы и т. п. Такие «ничего не говорящие» надписи редко встречаются на книгах вне тюрьмы, хотя надписи, вообще, распространены и на книгах публичных и общественных библиотек. Бессодержательность этих тюремных надписей говорит о бессодержательности самой жизни в местах заключения, заставляющей арестантов от скуки выводить лишенные содержания или смысла слова. Нам бросался в глаза почерк таких, лишенных смысла надписей: было видно, что они писались старательно, не спеша. Арестант писал свою фамилию не обычным своим росчерком, а именно «выводил, вырисовывал» ее. Может быть, такого происхождения была обнаружена нами в апреле 1917 г. и скопированная надпись в той камере Таганской тюрьмы, где отбывал свое наказание председатель первой Государственной Думы, профессор С. А. Муромцев: на внутренней стороне двери сохранились следы начальных букв фамилии Муромцева. Я вполне допускаю, что эта надпись вырезана собственною рукою носителя этой фамилии. Для меня нет ничего удивительного, что крупнейший общественный деятель и ученый был занят в своей одиночной камере таким «почтенным занятием». Впрочем, может быть, он справедливо хотел украсить тюремные стены, как скрижали истории политической борьбы, своим именем?

В нашем настоящем очерке мы воспользуемся только теми из надписей на книгах, которые дают нам материал о чтении в тюрьме.

Некоторые из них прямо признают, что читатель внимательно прочел книгу (на книге «Убийство Маргариты Орсей»): «Прочел с особым вниманием в день пасхи 10 апреля 1922 г., в три дня», подпись читателя; «эту книгу читал я прилежно» («Россия и папский престол») или на соч. Станюковича «Равнодушные»: «…прочтена вся мною…».

Что касается надписей критического содержания, то их очень много. Осоргин даже считает возможным говорить, что «оценка дается каждой книги» из тюремной библиотеки: «очень хорошо», «хорошая книга (для того), кто читает со вниманием», «все это неправда написана», «ничего не стоит», на книжке Метерлинка «Синяя птица»: «пора бы убрать эти дрянные книжки», на книге о докторе Гаазе, которого воскресил в память потомства А. Ф. Кони: «книжка очень хорошая», «дивная книга», «кому бы ни было, советую прочесть: клевая (хорошая) вещица». Не ограничиваясь общей оценкой книги, читатель выражает своей «резолюцией» благодарность автору: на книге Войтинского «За железной решеткой»: «кто эту книгу написал, вечную жизнь бог ему дал, и честь и слава его уму и эти, слова будут ему… Я его сердечно благодарю за эту книгу» или на рассказе Леонида Андреева о семи повешенных: «за рассказ о семи повешенных я вас сердечно благодарю. Страдания их сожалею. Мучительная это смерть, друзья».

Большею частью, вся критика прочитанной книги и сводится к этой краткой оценке: «книга очень хороша, советую прочесть» или «ничего не стоит» и т. п. Мотивировки, почему плоха, чем хороша, обыкновенно не бывает. Для подробной рецензии часто нет свободного места, и уголовный читатель не способен на мотивировку той оценки всей книги, которую он дает на последней странице или даже на переплете. Те отдельные места, которые критик должен был бы отметить в своей рецензии, как слабые, или, наоборот, особенно удачные, критикуются тюремным читателем тут же на полях похвалою или бранью: «чепуха», «молодец», «дурак» и т. п. Обилие таких отзывов, отмечаемое Осоргиным и автором статьи в сборнике «Каторга и ссылка» свидетельствует как о внимательности тюремного читателя, так и о своеобразном критическом отношении к читаемому. В том, что эта краткая похвала и брань исходит чаще всего от малограмотного читателя, трудно сомневаться: как ни кратки даваемые оценки и делаемые на полях замечания, видно, что их авторы не из числа интеллигентов: «Это он нарочно улещивает, обманет, подлец», «я бы ему задвинул»…