Небо цвета крови - Виктор Точинов

Капитан бросил быстрый взгляд на пленных и еще раз попытался переубедить танкиста, но теперь ни одного слова Олег не понял, язык оказался незнакомым… Ротмистр перебил, рявкнув два слова, тоже на непонятном языке, и демонстративно отвернулся. Спросил у конвоиров, уже на русском:

– Которого с «помелом» взяли?

Олег сначала не сообразил, но потом, когда конвоиры вытолкнули из строя Сталена, догадался: так, наверное, имперцы на свой манер именуют «нюшку»…

Пистолет – небольшой, с коротким, словно бы обрубленным стволом, – медленно поднялся и уставился черным зрачком дула прямо в переносицу Сталена. Комвзвода держался, как и положено комсомольцу и командиру: на колени не вставал, пощаду не вымаливал… Но глаза все же закрыл.

Олег понял, что ротмистр не пугает, что сейчас грохнет выстрел и взводного не станет; хотел отвести взгляд, но не смог… И увидел, как оружие столь же медленно опускается.

– Не будет тебе легкой смерти, крысеныш… – прошипел ротмистр.

И что-то быстро сказал в маленькую коробочку рации, висевшую на груди, слов команды Олег не разобрал. Башня танка – естественно, не подбитого, другого – пришла в движение. Пушка поворачивалась в сторону пленных и опускалась.

Олег похолодел. Почувствовал самый настоящий озноб, хотя только что обливался потом. Снарядом? На таком расстоянии? Олег не знал, способен ли сработать взрыватель ОВС на предельно короткой дистанции… Но ротмистр, очевидно, понимал, что делает… Но ведь сгорит не один лишь Стален – все в радиусе сотни метров, все, кто не укроется под броней, превратятся в обугленные трупы, скорчившиеся в позе эмбриона…

Имперцы, однако, вернуться в бронемашины не спешили. Ротмистр тыкал своим оружием в курсантов: этот, этот, этот… Конвоиры выволакивали указанных из кучки пленных, толкали к Сталену.

Курносый ствол пистолета указал на Олега. Жесткие пальцы вцепились в его плечо, потянули. Он почувствовал, как ватно обмякли ноги, как противно похолодело внизу живота. В ушах стоял гул, все звуки стали доноситься искаженно, словно через толстый слой ваты.

– Хорош, ваше благородие! Перебор! Не уместятся все! – крикнул подходивший фельдфебель-танкист, тащивший зачем-то бухту толстого черного провода.

Ротмистр махнул конвоиру, и Олег остался на месте.

«Куда не поместятся? Что они задумали?» – недоумевал он. Выяснилось всё очень скоро…

…Восемь человек расставили в плотную шеренгу. Не абы как, строго по росту, – и высокий Стален стоял правофланговым. У каждого на шее – петля из провода, другой конец привязан к длинному стволу танковой пушки.

Ротмистр сделал знак, и ствол пополз вверх, – медленно, едва заметно глазу. Слабина провода постепенно выбиралась, петли затягивались, тянули курсантов вверх. Они уже стояли на носках, пытаясь отдалить, отсрочить неминуемое.

Новый жест ротмистра остановил движение пушки. «Неужели всего лишь пугал?» – с надеждой подумал Олег.

Конвоиры подтолкнули их поближе к месту экзекуции.

– Смотрите! Нюхайте! – скрежетал ротмистр.

Олег в самом деле почуял отвратительный запах. Кто-то из подвешенных обделался. А может, и все разом. У него самого внизу живота ощущались сильные позывы…

Одному из курсантов, невысокому рыжеволосому пареньку, не повезло – под ногами оказалась небольшая ямка, выбоина в каменистой почве. И он, как ни старался, не мог ни на что опереться… Хрипел, задыхался, тело извивалось, словно рыбина, повисшая на леске. Олег не мог вспомнить, как его зовут, покрасневшее искаженное лицо было испачкано копотью, однако казалось смутно знакомым. Но не из их взвода, точно.

– Вот так подыхают крысы! В дерьме! – Ротмистр махнул рукой, пушка вновь поползла вверх.

Олег попытался отвернуться, но его больно ткнули стволом в ребра, конвоир рявкнул:

– Смотреть! Смотреть, гнида!

Он смотрел… Смотрел на долгую, тягостную агонию. Смотрел, пока не стало ясно: едва заметные движения казненных – не их последние судороги, но всего лишь оптический эффект, преломление лучей в раскаленном воздухе.

Пушка опустилась низко, чуть ли не ткнувшись в землю дульным тормозом. Не то егеря, не то гренадеры вынимали тела из петель. Но сами петли не отвязали от ствола…

НЕ ОТВЯЗАЛИ!

Олегу хотелось заорать, когда он понял, что это значит. Но крик не вырвался из спекшихся, потрескавшихся губ, – казалось, что глотку уже стиснул толстый черный провод.

Их осталось семеро – и отбирать кандидатов на казнь теперь не было нужды.

– Не боись, коммуняка, – сказал фельдфебель, затягивая петлю на шее Олега. – Все там будем, кто пораньше, кто чуток позжее…

«Это все не со мной, не со мной…» – в такт оглушительному пульсу стучала мысль в голове у Олега.

Не с ним… Сейчас он проснется, откроет глаза в идущем на посадку десантном глайдере, а еще лучше – на жесткой койке в их курсантской казарме, от оглушительного вопля дневального: «Рота, подъем!!!» Как же он раньше ненавидел этот вопль… И до чего же хотел сейчас его услышать…

Но вместо этого услышал негромкое жужжание механизма, приводившего пушку в движение.

Кто-то рядом закричал – истошно, без слов, на одной высокой ноте. Олег молчал. Крепко зажмурился и втянул воздух, много-много, полную грудь. Ведь чудеса случаются… Иногда, очень редко, не со всеми, но все же случаются… Так почему бы не случиться одному малюсенькому чуду здесь и сейчас? С ним, с Олегом? Многого он не просит, самое простенькое чудо, – оборвавшийся провод, например… Ведь если при казни обрывается веревка, второй раз вешать вроде бы не полагается?..

Провод надавил на кадык, и давил все сильнее, Олег приподнялся на носки, и тут…

И тут случилось чудо.

– Отставить! – прозвучала громкая команда.

2

Как выяснилось при первом же взгляде на таймер, Юлена умудрилась проспать более двух суток.

И проснулась с чувством дикого голода – настолько дикого и свирепого, что все прочие чувства и мысли, более цивилизованные и благовоспитанные, в испуге попрятались.

А по дому плыл восхитительный аромат жареного мяса – и доплыл до Юлиной комнатки, и коснулся ноздрей просыпающейся девушки. Мама готовила на кухне… Мамы, даже если это порой не так заметно, всегда знают, что происходит с их дочерьми.

Юлена вскочила, накинула халатик, сунула ноги в домашние шлепанцы. Взглянула на многочисленные царапины и ссадины, покрывавшие ступни, икры, лодыжки, – засохшие, начавшие заживать, зудели они изрядно. Вздохнула: вроде и на войне побывала… ну почти на войне… а раны какие-то несерьезные. Представила, как романтично она бы выглядела с забинтованной головой или с рукой на перевязи, с каким уважением поглядывали бы на нее парни Морозовки. Тут же мысленно одернула себя: война, а ей мысли про парней в голову лезут, от Доньки заразилась, не иначе. Эх, Донька, Донька…